Многие другие мои знакомые встречали г-жу Блаватскую на Востоке, например, известный хирург Давид Ч. Дадлей, д-р медицины из Манилы на Филиппинах, недавно вернувшийся оттуда на родину; Франк А. Хилл из Бостона, бывший в то время в Индии. Оба этих ученых удостоверяют многие из ее рассказов». [8, т. VII, с.30а]
«Начиная с 17 и до 40 лет я старалась стереть все следы моих путешествий. Когда я была в Италии, где училась у местной колдуньи, я свои письма посылала в Париж, чтобы оттуда пересылали их моим родным. Единственное письмо из Индии они получили от меня, когда я оттуда уже уехала. Когда я была в Южной Америке, мои письма посылались из Лондона. Я никогда не давала людям знать, где я нахожусь и чем я занимаюсь. Им бы больше нравилось, если бы я была обыкновенным человеком, а не исследователем оккультизма. Только тогда, когда я вернулась домой, я рассказывала тете о том, что письмо, которое она получила от К.Х., не было письмом от какого-то духа, как все об этом подумали. У тети были доказательства, что это живые люди, но она их считала продавшимися сатане. Теперь вы видели ее, – это деликатнейший, прекраснейший человек. Она готова свою жизнь, деньги, всё, что ей принадлежит, отдать другим. Но что касается ее религии, – тут она превращается в фурию. Я никогда не говорила с нею об Учителях». [14, с.154]
В другом месте Елена Петровна писала: «Все расскажу, как следует, все что ни делала, двадцать лет и более, смеясь над тем, „что скажут люди“, заметая следы того, чем действительно занималась, т. е. изучением оккультизма, ради родных и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Расскажу, как я с восемнадцати лет старалась заставить людей говорить о себе, что у меня и тот любовником состоит и другой и сотни их…» [4, с.214]
Продолжим ее рассказ о Митровиче: «Расскажу вам правду о нем. Какова она? Я познакомилась с ним в 1850 году, когда споткнулась о него, лежащего как труп, и чуть не упала. Это было в Константинополе. Я возвращалась ночью из Бугакдира в гостиницу Миссира. Он получил три основательные раны ножом в спину от одного или нескольких мальтийских разбойников и одного корсиканца, которые были подкуплены иезуитами. Я стояла возле него, еле дышавшего, более 4 часов оберегая от грабителей, пока мой провожатый нашел людей, которые помогли его унести. За это время к нам подошел лишь один турецкий полицейский, который попросил дать ему „бакшиш“ и он тогда стащит этот мнимый труп в близлежащий пруд. При этом было видно, что больше всего его привлекали мои кольца. Он скрылся только тогда, когда увидел направленный на него мой револьвер. Помните, что это было в 1850 году и в Турции.
Я отвезла его в ближайшую греческую гостиницу, где его узнали и позаботились о нем.
На следующий день он попросил меня написать его жене и Софье Крувелли (его сердечной подруге, теперешней виконтессе Витью) в Ниццу и Париж. Я написала его жене, но Крувели не написала. Жена приехала из Смирны, где она тогда была, и мы с ней подружились.
Затем на многие годы я потеряла их из виду и вновь встретила его с женой во Флоренции, где они жили в Перголе. Он был карбонарием, пламенным революционером. Венгр по национальности, он родился в городе Митровиче и название этого города он выбрал в качестве партийного прозвища. Как мне кажется, он был внебрачным сыном герцога Луцея, который его воспитал. Он ненавидел священников, принимал участие во всех восстаниях и не был повешен австрийцами лишь потому, …но этого я не должна говорить. Затем я его вновь встретила в Тифлисе в 1861 году, снова с женой, которая умерла после того, как я из Тифлиса уехала.[26]
В то время мои родственники хорошо его знали, и он был дружен с моим двоюродным братом Витте.
Когда я бедного ребенка[27] отвезла в Болонью, надеясь его спасти, я вновь встретила Митровича в Италии и он сделал для меня все, что мог бы сделать мой брат. Затем умер ребенок, и так как у него не было никаких документов, а мне не хотелось давать своего имени во избежание сплетен, то за все это взялся Митрович, и в 1867 году в маленьком южнорусском городке похоронил внебрачного ребенка Барона под своим именем, говоря, что «это ему безразлично».
После того, не известив родных, что я временно вернулась в Россию, чтобы отвести обратно с няней несчастного ребенка, которого мне не удалось спасти, чего так хотел Барон, я просто написала отцу ребенка, извещая его, и уехала обратно в Италию с тем же паспортом…
И теперь, что бы я в ложной надежде оправдания, стала пробуждать все эти тени – матери ребенка, Митровича, его жены, самого бедного ребенка и всех других? Никогда! Это было бы низким, словно бы поруганием всего святого, и в то же время совершенно напрасным. Пусть мертвые спят спокойно! Вокруг нас много отвратительных теней. Не трогайте их, ибо им пришлось бы получить те же пощечины, те же оскорбления, которые получила я, и Вам бы никак не удалось защитить меня. Я не хочу лгать и не могу сказать правды. Что же нам делать? Что можем мы сделать?
Вся моя жизнь, за исключением тех недель и месяцев, которые я провела с Учителями в Египте и Тибете, так полна событий, в которых тайны и реальность, мертвые и живые, так переплетаются, что с целью оправдаться, мне пришлось бы раскрыть грехи живых и попрать тела мертвых. Я никогда не сделаю этого.
Во-первых, это не принесет мне никакой пользы, а только свяжет меня со всем тем, в чем меня обвиняют, (ко всем эпитетам, которыми меня наградили, присоединят еще) и вновь вызовет обвинения в шантаже или денежном вымогательстве.
Во-вторых, я – оккультистка, как я уже Вам говорила. Вы говорите о моей чрезмерной «чувствительности» в отношении моих родных, но я говорю Вам, что это не чувствительность, а оккультизм. Я знаю, как это подействовало бы на умерших и желаю забыть о живых. Это мое последнее и окончательное решение. Я не могу их трогать.
Теперь рассмотрим это в другом аспекте. Мне не раз повторяли, что я не выполнила долг женщины, т. е. не разделяла ложе с мужем, не рожала детей, не утирала им носы, не заботилась о кухне и не искала украдкой, за спиной мужа, утешения на стороне. Я, напротив, выбрала дорогу, которая приведет меня к известности и славе. И поэтому можно было ожидать всего того, что со мною произошло. Но в то же время я говорю миру: «Дамы и господа, я в ваших руках и подлежу суду. Я основала Т. О., но над всем тем, что было со мною до этого, опущено покрывало, и вам нет до этого никакого дела. Я оказалась общественной деятельницей, но то была моя частная жизнь, о которой не должны судить эти гиены, готовые ночью вырыть любой гроб, чтобы достать труп и сожрать его, – мне не надо давать им объяснений. Обстоятельства запрещают мне их уничтожить, мне надо терпеть, но никто не может ожидать от меня, что я стану на Трафальгарской площади и буду поверять свои тайны всем проходящим мимо городским бездельникам или извозчикам. Хотя к ним я имею больше уважения и доверия, чем к вашей литературной публике, вашим «светским» и парламентским дамам и господам. Я скорее доверюсь полупьяному извозчику, чем им.
Я мало жила на своей родине в так называемом «обществе», но я его знаю – особенно в последние десять лет – может быть лучше, чем вы, хотя вы в этом культурном и утонченном обществе провели более 25 лет. Ну, хорошо, униженная, оболганная, оклеветанная и забросанная грязью, я говорю, что ниже моего достоинства было бы отдать себя их жалости и суду. Если бы я даже была такой, какой они рисуют меня, если бы у меня были толпы любовников и детей, то кто во всем этом обществе достаточно чист, чтобы открыто, публично бросить первым в меня камень?..
И чтобы я такое их общество просила судить обо мне, чтобы я доверчиво обратилась к ним в «Мемуарах», раскрыв перед ними сокровенные стороны моей жизни?..
Агарди Митрович был моим самым преданным и верным другом после 1850 года. С помощью княгини Киселевой я его спасла от виселицы в Австрии. Он был приверженцем Д. Мадзини, оскорбил папу, в 1869 году был выслан из Рима, после чего приехал с женой в Тифлис. Мои родные его хорошо знали, и когда его жена, тоже мой хороший друг, умерла, он в 1870 г. переехал в Одессу. Там моя тетя, несказанно опечаленная, как он мне рассказывал, не зная, что со мною случилось, попросила его съездить в Каир, так как в Александрии у него были дела, и попытаться привезти меня домой. Он так и сделал. Но там какие-то мальтийцы по заданию римско-католической церкви готовились поймать его в ловушку и убить. Меня об этом предупредил Илларион, который тогда в физическом теле был в Египте. Я предложила Митровичу переехать ко мне и 10 дней не выходить из дому. Он был бесстрашным, отважным человеком и не мог перенести этого, поэтому он все же поехал в Александрию вопреки всему, и я со своими обезьянками поехала за ним, поступая в этом так, как указал мне Илларион. Он сказал, что видит смерть Митровича, что он умрет 17 апреля.
26
Где-то в другом месте она писала: «…умерла в 1870 году». Это должно быть правильнее, ибо она также писала: «Когда его жена умерла, он переехал в Одессу в 1870 г.