Женщина что-то говорила ему, но он видел только движение плоских лиловых губ. За ней увязалась курица, сейчас она рылась клюзом в грязи. Женщина подобрала подол и, меся чавкающую грязь своими мужскими ботинками, прошла в коридор между шпалерами навстречу Мильтону.
Возле столба она остановилась и сказала:
— Ты партизан. Что ты делаешь у нас на винограднике?
— Не нужно на меня смотреть, когда говорите, — шепотом попросил Мильтон. — Глядите по сторонам и говорите. Солдаты сюда поднимаются?
— Уж неделя, как не видать.
— Можете говорить погромче. А сколько их бывает?
— Человек пять-шесть, — ответила старуха, глядя в небо. — Как-то раз целый строй проходил, на голове железные шапки, но всего чаще они впятером или вшестером ходят.
— А по одному никогда?
— Этим летом ходили и еще в сентябре — фрукты воровать. Но после сентября — все. Так что ты делаешь у нас на винограднике?
— Не бойтесь.
— Я не боюсь. Я на вашей стороне. Да и как мне не быть на вашей стороне, коли все мои взрослые внуки в партизанах. Ты их, наверно, знаешь. Они у меня красные.
— Я не красный.
— А, значит, ты из этих, из переодетых в англичан. Тогда для чего ты нарядился бродягой? Говори, что ты делаешь у нас на винограднике?
— Смотрю на ваш город. Изучаю. Женщина испуганно всплеснула руками.
— Неужто брать задумали? Вы что, с ума посходили? Еще слишком рано!
— Не смотрите на меня. Смотрите по сторонам.
Глядя в небо, старуха сказала:
— Вы должны лишь то брать, что вам удержать под силу. Мы что, мы бы рады, чтоб нас освободили, да только если это уже насовсем. А иначе они вернутся и заставят нас кровью платить…
— Мы и не думаем наступать на Канелли.
— Аи правда, — сказала она, — не может быть, чтоб ты пришел план наступления прикидывать. Ты ведь голубой, а Канелли будут красные брать. Канелли для красных останется.
— Ну, конечно, — согласился Мильтон. И продолжал: — У меня к вам просьба. Я не ел со вчерашнего вечера. Пожалуйста, сходите домой, принесите мне кусок хлеба. Не обязательно снова тащиться сюда по грязи, можете бросить мне хлеб через проволоку. Я его на лету поймаю, не сомневайтесь.
На колокольне начало бить одиннадцать. Старуха подождала последнего удара, после чего сказала:
— Я мигом. Но я не стану бросать тебе еду, как собаке. Я сделаю бутерброд с салом, а если бросить бутерброд, он развалится на лету. Да и не собака ты. Все вы — наши дети. Вы нам заменяете сынов, которых нет с нами. У меня вот два сына в России, и неизвестно, когда я их увижу. Но ты мне так и не сказал, что ты делаешь здесь, почему хоронишься у нас на винограднике.
— Жду фашиста, — ответил Мильтон, не глядя на нее.
Она вскинула подбородок.
— Он должен прийти сюда?
— Не обязательно сюда. Если это будет подальше от жилья, тем лучше для всех.
— Ты ждешь его, чтобы убить?
— Нет. Мне нужен живой.
— Они хороши только мертвые.
— Я знаю, но мертвый мне не нужен.
— А на что он тебе?
— Глядите в сторону. Делайте вид, что осматриваете виноградник. Я хочу обменять его на своего товарища, которого взяли вчера утром. Если я не обменяю…
— Бедный мальчик. Он здесь, в Канелли?
— В Альбе.
— Я знаю, где Альба. А почему ты пришел для этого дела в Канелли?
— Потому что я сам из Альбы.
— Альба, — проговорила старуха. — Никогда там не была, но знаю, где это. Один раз я туда чуть не поехала на поезде.
— Не бойтесь, — сказал Мильтон. — Как только вы мне принесете поесть, я уйду с вашего виноградника ближе к дороге.
— Ты подожди, — заторопилась она. — Подожди, я схожу за едой. Ведь это страх какое дело, про что ты говоришь, за него нельзя браться, когда у тебя живот с голоду подводит.
Она уже удалялась между шпалерами, грязь брызгала на подол. Оглянувшись на Мильтона, женщина спустилась в ложбинку.
Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать, а старуха все не возвращалась. Мильтон решил, что она уже не вернется, она случайно наткнулась на него, вела с ним пустые разговоры, а потом ушла от греха подальше, отлично понимая, что у него нет ни времени, ни желания искать ее, чтобы проучить. Он настолько был в этом уверен, что перебрался бы уже на другое место, если бы знал куда.
Но как раз когда било половину двенадцатого, она появилась, пряча за спиной большущий кусок хлеба с добрым ломтем сала. Мильтону пришлось с силой сплющить бутерброд, чтобы его можно было кусать. Он жевал с яростью, ломоть сала был такой толстый и аппетитный, что Мильтон прямо млел, спеша добраться до него зубами.