Иногда мне хотелось отпустить пару комментариев по поводу сплетен, которые он читал, но приходилось держать себя в руках. При желании я мог бы рассказать Грегори, как на самом деле обстоят дела в королевской семье, но не делал этого. Я не мог показать, что он обратил мое внимание на себя. Пусть читает очередные выдумки о происходящем в Букингемском дворце!
*****
Стефан как раз усаживал меня в кресло, когда немного задержавшийся из-за непогоды Грегори вошел в комнату. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что он почти не спал ночью из-за разболевшихся от перемены погоды старых ран, что слишком долго не мог заставить себя встать с кровати утром и, как бы ни торопился, все равно опоздал на четверть часа. Мне было бы проще, задержись он на час или два, но это ведь был Грегори! Растрепанный, с урчащим животом, он не мог допустить мысли, чтобы опоздать на работу еще больше.
— Пока вы не нужны мне, мистер Лестрейд, — сказал я фразу, ставшую уже привычной. Я произносил ее каждое утро в ответ на его вопросительный взгляд.
Моя холодность сделала свое дело — если раньше Грегори спрашивал меня о планах на день и что-то предлагал, то последние пять дней лишь пожимал плечами и занимал свое место за столом, разложив очередную газету.
— Я могу спустится на кухню на десять минут? — спросил на этот раз Грегори. — Я не успел позавтракать, — его улыбка вышла немного смущенной.
— Конечно же, мистер Лестрейд, не торопитесь, поешьте спокойно, — я отпустил своего компаньона и тут же заметил настороженный взгляд Стефана: он явно хотел понять суть моих взаимоотношений с Грегори. Я был уверен, что Стефан не станет задавать никаких вопросов о происходящем и потому сделал вид, что все так, как и должно быть.
— Что мне передать миссис Смит по поводу обеда? Индейка или кролик? — спросил Стефан.
— На ваш выбор, мне все равно, — ответил я и поймал очередной взгляд Стефана, на этот раз задумчивый. Мог ли он сделать хотя бы близкие к правде выводы? Нет, максимум до чего мог бы додуматься мой физиотерапевт — то, что я испытываю неловкость перед своим компаньоном из-за того, что тот знал меня в прошлой жизни.
Когда Стефан вышел из комнаты, я направил кресло к столу, на котором лежала брошенная Грегори газета. Свежий выпуск “The Times” рассказал мне кое-какие детали о том, как провел эту ночь мой возлюбленный. Из-за бессонницы Грегори принялся разгадывать кроссворд, и теперь я смог узнать, что у него не очень много знаний в области экономики и рынка ценных бумаг. По горизонтали Грегори не покорились коносамент, аваль, инкассо и маржа — только мельком взглянув на вопросы, относившиеся к пустым клеточкам, я тут же нашел ответы. Может быть, Грегори недоставало знаний еще в какой-нибудь области, но газета была сложена так, что я не мог видеть вопросы по вертикали. Будь у меня возможность, я бы удовлетворил свое любопытство, но мне было не по силам развернуть газету.
Не желая чтобы Грегори застал меня изучающим вопросы кроссворда, я переместился в центр комнаты и отдал Грете распоряжение включить для меня на повторе «Comme d’habitude», Клода Франсуа. Мне нравилась роскошная «My Way» гениального Синатры, но в последнее время я не мог ее слушать. Эта песня о человеке, подводящем итог своего жизненного пути, своеобразное завещание, стала слишком тяжелой для меня. Но я не мог отказать себе в удовольствии услышать легендарный мотив и потому предпочитал слушать неповторимую Мирей Матье, рассказывающую о притворяющихся друг перед другом мужчине и женщине, чувства которых давно угасли. В этой версии песни было что-то близкое мне. Грегори рядом, но при этом бесконечно далеко, и я вынужден переживать свое одиночество с ним вдвоем…
Грегори вернулся через пару минут, от него вкусно пахло выпечкой миссис Смит. Он бросил на меня внимательный взгляд, словно надеялся прочесть по мне хоть что-то. Глупая надежда, он ведь понимал, что я Холмс, и не позволю увидеть что-то лишнее. Вздохнув, Грегори уселся за стол, поставил рядом кружку с чаем, щелкнул ручкой и принялся просматривать не поддавшиеся вопросы кроссворда. В другой ситуации я бы подсказал ему ответ, но я должен был молчать. Я закрыл глаза и сосредоточился на словах песни.
Comme d’habitude, toute la journée
Как обычно, целый день
Je vais jouer à faire semblant
Я буду притворяться, что существую
Comme d’habitude je vais sourire
Как обычно, я буду улыбаться…
Это было мне так близко. Сейчас.
*****
Мне никогда не хотелось даже на день стать обычным человеком. Но в какой-то момент я стал понимать, что мои способности, величайшее благо, помогавшее мне выстоять на мировой политической арене, сейчас стали моим проклятьем. Почему вместе с возможностью двигаться я не утратил зрение? Или хотя бы стал видеть чуть хуже, чтобы не знать, как проходила жизнь Грегори за пределами моего дома? Мелкие детали в его одежде, улыбка, выражение глаз — они рассказывали мне, как прошли его вечер и ночь. И порой я не мог не ощущать уколов ревности в сердце.
Настроение у моего компаньона с самого утра было великолепным. Я пригляделся к нему и быстро понял причину такого расположения духа: свежий засос выглядывал из-под застегнутого воротничка рубашки. В личной жизни у Грегори все складывалось как нельзя лучше.
Я молча выбрался на балкон, воспользовавшись распахнутыми дверьми. Ветер был сильным, но довольно теплым, и мне требовалось побыть немного наедине с собой, чтобы унять эмоции.
Случившееся вызвало у меня омерзение. Я всегда испытывал отвращение к меткам, оставленным страстными партнерами на телах любовников. Засосы, царапины, укусы — они вызывали во мне стойкое неприятие. Все это было для меня покушением на свободу, проявлением доминирования. Только недалекий человек, руководствующийся инстинктами на уровне животного, мог оставлять подобные метки там, где их могли увидеть окружающие. Для меня это было верхом неуважения к партнеру. Зачем выставлять на всеобщее обозрение случившееся в спальне? И каким же неуверенным в себе и жалким должен был быть партнер Грегори, чтобы таким образом демонстрировать, что этот неподражаемый прекрасный мужчина принадлежит ему? Будь я на его месте, я бы ни за что не позволил себе поставить метку на теле Грегори. Окажись Грегори в постели со мной, я бы нашел сотни способов дать ему ощутить мою страсть, мою любовь и желание обладать им, не прибегая к этим низким меткам. Но…
Суровая реальность напомнила мне о моем положении порывом ветра, который задрал край пледа на коленях. Поправить его я не мог. Хотя я и не ощущал холода, но знал, что лучше вернуться в помещение, чтобы не рисковать подхватить какое-нибудь воспаление.
*****
Как и все тетраплегики, я нуждался в постоянном массаже. Сам по себе он был для меня странной процедурой — я понимал, что со мной делает Стефан, но тело, не ощущавшее ничего, не передавало сигналов о прикосновениях в мозг. Сначала мне было страшно: разум не мог принять, что кожа не чувствует касаний другого человека. Я видел прикосновения, но не ощущал их! За два года я привык, что должен полагаться на зрительную, а не на тактильную информацию, но все равно… Это было странно и неправильно. И поэтому всегда во время массажа я абстрагировался от происходящего и нырял в Чертоги. Дважды в день я анализировал все совершенные мной за долгие годы карьеры политические ходы, пытался построить другое развитие ситуаций. Так я успокаивал себя в том, что не совершал ошибок, принимал верные решения, и мне не в чем упрекнуть себя на излете жизни. Другие решения не принесли бы столько блага королевству, и во мне крепла уверенность, что я сделал для страны все, что мог!
В тот день осторожный стук в дверь заставил меня бросить анализ итогов XXXII саммита G8 и вернуться к реальности.
— Простите, пожалуйста, — двери раздвинулись, и в комнату вошла миссис Смит. — Стефан, звонит твоя соседка, — сообщила она физиотерапевту и вопросительно посмотрела на меня.