— Опять по нему скучаешь? У мужчин заботы поважнее наших, — не то ворчит, не то радуется Тинучча, выходя из дома с подносом. — Конечно, мы всего лишь ведем хозяйство и детей рожаем. Зато они пьют вино и ругаются по пустякам, как оголтелые. Что может быть важнее?.. — фыркнув, она ставит поднос Саграде на колени: между плетеными бортиками едва помещаются расписная тарелка и вместительная бульонная чашка. Мамочкино нежное ризотто и лечебный отвар для сорванного горла, которое упорно саднит, не проходит.
Катя выдавливает из себя мрачный смешок. Болтливая итальянка утомляет и восхищает одновременно: с такой легкостью забыть, с кем имеешь дело, дорогого стоит. Тинучча и правда не помнит, кого приютила и полюбила, прячась в неведение, словно улитка в раковину. Неведение помогает любви, оно-то и есть настоящий Купидон, решает Катерина. Если бы их сообщница знала, чем занимается катеринин мил-сердечный друг — небось, поседела бы в одночасье. А потом добавила яду в свои восхитительные бискотти, чтобы покончить с ужасными постояльцами.
Люцифер затевает войну, точно заскучавший ребенок, наткнувшийся на коробку с оловянными солдатиками. Из-за него Тинучча и тысячи, тысячи женщин останутся в одиночестве в домах своих, когда отцы, братья и сыновья бросят, наконец, вино и споры, и займутся тем, для чего якобы рождены. Одни пополнят игрушечную армию небес, другие — преисподней. И никому из них не будет пощады. Они погибнут во имя папы, милостивого и милосердного, прося упокоить их души в раю, веря, что заслужили рай, убивая и умирая без покаяния.
Скорей бы уж родить и подохнуть, вздыхает Катерина. Не хочу смотреть на войну, затеянную этими двумя. И штандартом ее становиться не хочу. Тоже мне Орлеанскую деву нашли — с пузом, лезущим на нос, и с охеренным комплексом вины.
Денница-младшая, учуяв настроение матери, наносит удар изнутри живота с силой футбольного нападающего. Катя, хрипя, сгибается пополам, поднос взлетает с ее колен, переворачиваясь в воздухе, его содержимое щедро окатывает серую кору оливы.
— О, вот спасибо. О, вот спасибо, — меланхолично благодарит дерево.
«Мираш-ш. Халлюцинация!» — звучит в катином мозгу голос артиста Семена Фарады — и больше никаких мыслей. Вселенское безмолвие.
На стволе оливы, будто резьба на камне, проступает женский силуэт. Невысокий, человекоподобный… голый. Совсем голый, даже без украшений из ампутированных органов или неприятных животных. Только водопад иссиня-черных кос стекает на плечи, да узкие светлые глаза рассматривают Катю. И под этим взглядом мир оплавляется серебром по краям. В фокусе остается лишь самое главное: лицо богини, получившей жертву и пришедшей на зов.
— Уичаана,[127] — не слишком приветливо здоровается Катерина. Нет, не Катерина. Горное эхо, текущее из ее осипшей глотки — голос Питао-Шоо, бога-ягуара, держащего материки на усталых плечах.
— Пусть будет Уичаана, — покладисто соглашается гостья. — Болит? — Рука ее тянется к катиному животу, который явно намерен оторваться от остального тела и улететь, словно мяч, в направлении невидимых ворот.
Катя, окончательно онемевшая, молча кивает.
— Тш-ш-ш, — приговаривает незнакомка, проводя смуглой кистью в воздухе в полуметре от катиной плоти. — Спи… спи.
Скачки тут же прекращаются. Катерина выдыхает, обессиленная, и автоматически опускается в кресло, а усевшись, осознает: перед нею богиня, в паре с супругом давшая начало ВСЕМ вещам. Стоит. А она, Катя, сидит, развалившись, расставив колени и отдуваясь, как последняя деревенщина. Вцепившись в подлокотники, Саграда напрягает мышцы рук, собираясь вытащить обмякшее тело из такого уютного кресла.
— Отдыхай, — разрешает Уичаана и потягивается, точно кошка после сна. Большая кошка, хищная. Пантера. Тень от листьев оливы пятнает ее бронзовую кожу, довершая сходство. — Так зачем ты меня вызвала?
— Я… я не вызывала? — не то утверждает, не то спрашивает Катерина.
— Как это? — изумляется богиня и резким жестом выбрасывает руку вперед. Саграда из последних душевных сил заставляет себя не дергаться. — С мужскими богами спор начала? Начала! — Отгибается первый палец. — Войну им пообещала? Пообещала! — Второй палец. — Жертву принесла? Принесла. — Третий палец. — Свою жизнь посулила? Посулила! — Четвертый палец. — Дашь мне власть над сердцем гор — дам тебе все, что просишь.
Ну наглая, а? — безмолвно возмущается Камень. Еще и власть ей дай! Надо мной! Стерва.
— Войну? — лепечет Катя и опять не сознает, вопрос это или подтверждение.
— А как же, — с упоением в голосе произносит богиня-пантера. — Хотят войны — будет им война. Мужчи-и-ины.
127
Богиня-демиург в мифологии сапотеков, соотносилась с землей и водой, давала жизнь людям и рыбам, считалась покровительницей новорожденных —