Через ветра, через шторма, через триста дней, простых и кровавых, как вся ее жизнь. И каждый, каждый из дней — как первый, как последний, как единственный.
Сейчас она стоит, опираясь о плечо Велиара, пока он шнурует ее старые, но все еще крепкие сапоги из кожи черного каймана. Когда-то Торо выложил за них целое состояние — купил, не на захваченном корабле промыслил! И подарил своей Катарине, усмехнувшись при виде детского восторга на лице Пута дель Дьябло. Торо больше нет, но сапоги… сапоги по-прежнему хороши и не пропускают соленую воду, холодную даже в теплых морях.
В них Кэт и встретит смерть через неполных десять месяцев. Что ж, время у нее есть.
Кэт ощущает себя поденкой, у которой нет ни рта, ни задницы, одни только прозрачные крылья, фасетчатые глаза да точное знание того, зачем ты здесь. И ни капли сожаления.
Наверное, она таки стала мудрой, маленькая уличная девчонка, проданная родителями, преданная покровителями, всю жизнь потратившая на выживание, на сбережение своей никчемной жизни — точно крыса, шныряющая по докам и палубам в поисках безопасности и пропитания.
Мудрость — приобретение, которое только к старости и распробуешь как следует. Когда уже думаешь не о том, как от вселенной свое получить, а о том, как свое вселенной оставить.
Кэт злорадно думает, что оставит после себя немаленькое наследство — отродье дьявола и камень порчи. И эти двое всегда будут двигаться навстречу друг другу, а как встретятся — тут миру и конец. Или начало, как считают старые богини. Чистое, безлюдное, мертвое, по меркам людей, но полное жизни — по меркам богов, засучивших рукава для долгого дня творения.
Агриэль провожает Саграду до порта, где у причала пришвартован тот самый каперский шлюп, команду которого за одну ночь сожрала Китти. Новая команда — сливки пиратского отребья, поротое мясо, с совестью, изодранной в лохмотья основательней их чиненых-перечиненых курток и штанов. А на борту горит золотом, ярким, отдающим в закатную красноту: «Мизерикордия». То ли Мадонна Мизерикордия, живоносное начало, небесная заступница падших и скорбящих, то ли орудие coup de grâce,[156] тонкое и тяжелое, легко входящее в сочленения доспехов, словно нож повара — под крабий панцирь. Пута дель Дьябло и то, и другое, если вдуматься.
Кэт не в настроении вдумываться. Она оставляет на земле всё и всех: дочь, мужчину, дом, уют, тепло, еду и выпивку. За триста дней она ни разу не зайдет в порт, не ступит на землю, не даст себе роздыху в трактире, не позволит телу вспомнить, какова она, твердая почва, что не уходит из-под ног, если не перебрать горького, как жизнь, рому. Она будет поить и поить море Кариб кровью, своей и чужой, мчаться с ветром в лиселях[157] наперегонки с жуткой славой своей, с легендами о Кэти Мизерикордии, Нещадной Кэт, Кэти-Тринадцать-Шлагов.[158] И никто больше не вспомнит ее настоящего имени. А зачем? После казни морской дьяволицы не останется даже покосившегося креста, чтоб выцарапать на нем никому больше не принадлежащее имя.
Зачем в тот самый день Саграда вернулась на Нью-Провиденс? Кого вздумала повидать? Маму Лу? Абойо? Кому из них хотела отдать Камень, устав от гнили, разъедающей плоть ее и душу? Кэт помнила только, что зубы, испорченные цингой, всю неделю болели нестерпимо. Пута дель Дьябло не спала и не ела много дней, проверяя вахтенных каждые полчаса, наливаясь в каюте неразбавленным ромом и дрянной тростниковой водкой, во рту словно адскую топку разожгли. Пылали десны, горло горело, зубы отвечали вспышками боли на первые глотки забористого пойла, а потом мир будто ватой окутывался. Семь дней в висках пойманной мухой билась единственная мысль: вернуться туда, где все началось. Вернуться и вернуть. Пусть забирают свой чертов подарочек. Кэт всеми силами старалась держать Камень подальше от Тортуги. От Абигаэль. Но больше не могла. Не могла.
И однажды ночью, когда над бухтой стелился запах тубероз, она сдалась. То, что не удалось береговой охране, сделала зубная боль — привела Кэти-Тринадцать-Шлагов прямиком в руки солдат. Тепленькую. Не довелось Пута дель Дьябло выбрать себе эффектную смерть — пришлось умирать по-глупому, без шика и торжественности. Не считать же торжественностью унылый бубнеж судьи, зачитывавшего приговор?
Все еще впереди — и одновременно позади. Катерина видит оба прощания разом — и первое, и последнее.
Вот Саграда ныряет лицом в ворох оборок, скрывающих крохотное недовольное личико, и замирает, точно пытается надышаться сладким детским запахом перед месяцами кислой вони с жилой палубы. Отдав малышку кормилице, Кэт разворачивается на каблуках, на лице ее жестокость и страдание, она не хочет видеть ничего и никого, кроме моря Кариб, будь оно проклято. И все-таки Велиар перехватывает Пута дель Дьябло за предплечья, стискивает со всей силы, так, что трещат рукава камзола, рывком запрокидывает ей голову и ловит ртом сухие узкие губы. Кэт закрывает глаза и пережидает поцелуй, как пыталась переждать жизнь — замереть, превозмогая боль и скрывая чувства. Наконец, демон отпускает ее, навсегда отпускает, совсем.
156
Удар милосердия
157
Дополнительные паруса, которые ставятся в помощь прямым парусам для увеличения их площади при попутных ветрах —
158
Шлаг — петля троса, образующаяся при обнесении его вокруг какого-либо предмета. Согласно поверью, висельная петля, узел, применявшийся при казни через повешение, имел тринадцать шлагов, так как у пирата тринадцать жизней —