— По-вашему, нежелание изъять крупную контрабанду, да еще когда о ней получен сигнал, это не служебное преступление?
— Насколько мне известно, — покачал головой Шалымов, — это была политическая провокация. И Шмелев в сложной ситуации вел себя правильно,
— Но ведь именно Буланый, обнаружив контрабанду, тем самым разоблачил и провокацию. Шалымов помрачнел.
— Ах, вот в чем дело. Так, к вашему сведению, именно Буланый своими грубыми действиями чуть не поссорил нас с итальянской делегацией. И если бы не Шмелев…
— Послушайте! Что за манера вечно спорить с руководством! — раздраженно воскликнул Филин. — Лично у меня факты не вызывают сомнений.
— А у меня…
— И я требую, — повысив голос, перебил Шалымова Филин, — требую рапорта на Шмелева. Учтите, есть и другие фактики, которые вообще ставят под сомнение его пригодность к работе в наших органах. Вам ясно?
Шалымов покачал головой.
— Нет.
— Тогда мы вынуждены будем делать выводы и в отношении вас, Анатолий Иванович. Вы удивительно близоруки и пристрастны. Так руководить нельзя, даже сменой. Учтите.
…Через два дня в приказе по таможне Андрею был объявлен выговор «за неправильное поведение при таможенном досмотре». Двумя пунктами ниже «ставилось на вид» Шалымову за «неправильную работу с кадрами».
Приказ был подписан Филиным. Жгутин все еще болел.
Андрей ждал.
Давно уже уснул Вовка, улеглась няня. Маленькая стрелка часов равнодушно передвинулась за полночь. Люси все не было.
Андрей пытался читать. Но через минуту с тоской и злостью швырнул книгу на кушетку. Воображение ярчайшими красками, почти осязательно рисовало ему одну страшную картину за другой. То он видел Люсю в объятиях какого-то человека, видел такой, какой до сих пор знал ее только он. То вдруг Андрей видел, как Люся бежит по темной улице и на нее нападают какие-то люди, затыкают рот, волокут куда-то… И Андрей опять отшвыривал книгу и кидался в переднюю. Там он лихорадочно закуривал, делал одну глубокую затяжку, вторую, третью… И настороженно, задерживая дыхание, прислушивался. Но, кроме глухих ударов собственного сердца, он ничего не слышал. За дверью стояла тишина.
Несколько раз Андрей порывался выйти на улицу, но не решался. Ему было стыдно и… страшно, страшно увидеть вдруг Люсю с другим, который, может быть, ее провожает, увидеть, как он целует ее на прощанье.
Временами Андрей думал о Буланом. Больше недели прошло уже со дня их ссоры. Какой же он феноменальный подлец! Так притворяться, так уверять в дружбе, говорить какие-то хорошие, добрые, душевные слова!.. Да и выговором он, конечно же, обязан ему.
Андрей заставлял себя сейчас думать о Буланом, всеми силами распаляя свой гнев против него. Только бы не думать о том, где сейчас Люся.
Она пришла поздно.
Андрей не имел больше сил притворяться спящим, как он это делал в таких случаях до сих пор. Он посмотрел на жену и с несвойственной ему грубой фамильярностью, за которой пытался скрыть свои истинные чувства, сказал:
— Ну вот что, моя милая. Нам надо, наконец, решить, как жить дальше. Больше я твоих фокусов терпеть не намерен.
Люся враждебно ответила:
— Мы это решим завтра.
— Нет, сегодня! Сейчас!
— Сегодня я устала. И, пожалуйста, не кричи, — поморщилась Люся и все с той же враждой добавила: — Милые же вещи рассказывают про тебя.
— Ты бы уж молчала!
— Только до завтрашнего дня.
Люся постелила себе в комнате, где спал Вовка.
…Тот вечер Люся снова провела у Марии Адольфовны Филиной. И та, наконец, вызвала ее на откровенный разговор. Расплакавшись, Люся призналась, что мечтала совсем не о такой жизни. И Мария Адольфовна ответила ей теми же самыми словами, которые говорила себе Люся:
— Милочка, вам надо немедленно уйти от него, пока молоды и красивы. Любой мужчина, даже самый ответственный, будет считать за счастье не только жениться, но даже ухаживать за вами. Поверьте моему опыту, дорогая. В молодости я испытала нечто подобное. И потом… — Мария Адольфовна многозначительно вздохнула, — не знаю, право, стоит ли говорить… Мне так не хочется огорчать вас…
— Что такое? — с тревогой спросила Люся. — Обязательно скажите.
Мария Адольфовна для видимости еще заставила себя некоторое время упрашивать. Наконец не на шутку обеспокоенная и заинтригованная Люся со слезами воскликнула:
— Умоляю вас, скажите! Иначе я последний покой потеряю.
— Ах, только из любви к вам, — сдалась Мария Адольфовна. — Вы же знаете, я ненавижу сплетни. Но я не могу допустить… Одним словом, говорят о связи Андрея Михайловича с одной женщиной…
— Не может быть!
Как ни враждебно была настроена Люся к мужу, такого она допустить не могла. Больше того, про себя она уже давно решила, что Андрей лучше, честнее, прямее ее. Но разубеждать свою собеседницу она не собиралась. Нет, нет. Этот слушок… он может при: годиться.
Мария Адольфовна вздохнула.
— Жены всегда узнают о таких вещах последними. Вы не исключение.
— Кто же она? — спросила Люся, иронически усмехаясь.
Признаться, Мария Адольфовна ожидала куда более бурной реакции, и Люсина сдержанность даже вызвала у нее какие-то неясные подозрения.
— Мне не хотелось бы продолжать, — со вздохом произнесла она, приложив пальцы к вискам. — Это все так противно моим взглядам. А эта женщина, она директор какого-то магазина. Ах, да! Случайных вещей. Представляете? Между прочим, она не стоит вашего мизинца. Я просто не понимаю мужчин.
…Ночной разговор с Андреем еще больше укрепил Люсю в ее решении. Нет, нет, все! На этот раз — окончательно! Надо написать маме, предупредить о приезде. Этот слушок о магазинной директрисе подвернулся как нельзя кстати. Теперь во всем будет виноват один Андрей. Так она это представит и в разговоре с ним, и на работе, и в суде, если их будут разводить…
Но разговор с Андреем состоялся только вечером следующего дня.
У обоих на этот раз хватило терпения не начинать нового объяснения, пока не заснет Вовка. Но мальчик словно чувствовал надвигающуюся грозу. Он плакал, ласкался то к отцу, то к матери и непрерывно спрашивал:
— Папа, а ты на меня не сердишься?
— Нет, сынок.
— Мама, а ты?
— Нет, нет. Спи наконец.
Вовка свертывался калачиком под одеялом и молча, широко открытыми глазами следил за родителями. Сна в его глазах не было. Андрею чудился в них упрек, горький и совсем не детский. Когда Андрей или Люся делали движение, чтобы подняться со стула, Вовка вздрагивал и плачущим голосом просил:
— Не уходи… Боюсь…
Раньше с ним никогда такого не было.
Когда, наконец, мальчик уснул, Андрей на цыпочках вышел в переднюю и жадно закурил. Он тоже нервничал.
Спокойнее всех была Люся. Она вышла вслед за Андреем и сказала:
— Думаю, что нам нет смысла устраивать друг другу сцены. Все и так ясно. Я уезжаю с Вовкой послезавтра. Это решено окончательно. Заявление об уходе я уже подала.
— Куда ты уезжаешь? — в первый момент не понял ее Андрей.
— В Москву. К маме.
Тут только до него дошел смысл ее слов.
— Ты… ты понимаешь, что ты делаешь? Люся пожала плечами.
— Прекрасно понимаю. И тебе, кстати, это тоже давно понятно. Не притворяйся. На разводе я пока не настаиваю. Пока. Может быть, ты одумаешься.
— Но, Люся… Скажи мне, в чем, наконец, дело?
— Я тебе уже сто раз говорила. У меня нет сил больше повторять. Не думай, я ни в кого не влюбилась. Я просто хочу другой жизни.
— Ни в кого не влюбилась… — с горечью повторил Андрей. — Тогда подумай, Люся, у нас еще будет другая жизнь. Вот увидишь. И потом — Вовка. Ну, как мы будем жить друг без друга?
Андрею вдруг стало так невыносимо жаль и себя и Вовку, что голос его задрожал и он поспешно отвернулся.
— С сыном ты, конечно, сможешь видеться, — у Люси голос не дрожал. — Это даже предусмотрено законом. И вообще, что бы ни случилось, я не хочу окончательно лишать его отца.
Андрей ждал этого разговора. Умом он понимал его неизбежность. И все-таки какая-то непонятная, но малюсенькая надежда все время теплилась в его душе. И каждый новый день, не принесший развязки, добавлял к этой надежде еще каплю.