— Угу, — кивнул Комбат. — Вырою землянку в парке, а ты мне по ночам будешь жратву таскать... колбасу вот твою захвачу с собой на первое время...
— Смейся, смейся, — качая головой, проворчал Подберезский. — А только как бы они тебя не вычислили.
— Да как они могут меня вычислить, голова твоя еловая? — спросил Рублев. — Они же меня, наверное, толком и не разглядели.
— Ох, не знаю, — со вздохом сказал Подберезский. — По-моему, они, когда захотят, все могут.
Комбат открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут в комнате опять задребезжал телефон.
— Ну вот, — вставая, обронил он, — уже вычислили.
— Тьфу на тебя, — сказал Подберезский, отставляя рюмку и приподнимаясь со стула.
Комбат толкнул его в плечо, усаживая на место, и вышел. Подберезский сел, мрачно думая о том, что тем, кто придет арестовывать Комбата, придется иметь дело не с одним, а с двумя десантниками, что делает шансы на успех наступательной стороны весьма сомнительными. «Что за черт, — подумал он, закуривая и ища глазами пепельницу, которую Комбат вечно прятал в самые неожиданные места, чтобы не мозолила глаза, — и почему некоторые люди могут жить спокойно, а некоторые — нет? Вечно со мной происходит всякая ерунда. А про Комбата и вовсе говорить нечего. Он неприятности притягивает, как громоотвод.»
Тем временем Борис Иванович вернулся, неся в руке телефонный аппарат на длинном проводе. Он кивнул Андрею, показывая, что все в порядке, сел и поставил телефон на край стола.
— Бурлак, — шепнул он, прикрыв трубку ладонью.
Подберезский успокоился и даже обрадовался. Он уже успел основательно соскучиться по Грише Бурлакову, безвылазно сидевшему в Сибири и лишь изредка дававшему о себе знать телефонными звонками и передаваемыми с оказией огромными баулами, набитыми всевозможной снедью.
— Что делаем? — говорил между тем Комбат. — Да вот сидим с Андрюхой, водку пьем... Ага, тут. Привет тебе, — сказал он, поворачиваясь к Андрею.
— Ему тоже, — сказал Подберезский.
— Тебе тоже, — повторил Комбат в трубку. — Что?
По какому случаю пьем? А с горя. Ага. У Андрюхи баба квартиру обчистила. Какая баба? Курносенькая такая.
Анечка или Танечка.., черт, никак не запомню.
— Аллочка, — поморщившись, сказал Подберезский.
— Андрюха говорит — Аллочка, — передал Комбат. — Он ко мне ночевать приехал, потому что у него кровать свистнули.
Трубка стала издавать квакающие звуки, хорошо слышные даже с того места, на котором сидел Андрей.
— Чего он там? — спросил Подберезский.
— Ржет, — коротко ответил Комбат.
— Скотина, — обиделся Подберезский.
Закончив смеяться, Бурлаков посвятил Комбата в свои планы. У него выдалась свободная неделя, и он намеревался провести ее в Москве, в компании друзей и бывших сослуживцев. Эта идея привела Комбата в бурный восторг.
— О, — сказал он. — Впервые за последнюю неделю слышу что-то приятное. Только ты сильно не нагружайся, а то поезд с места не стронется.
— А я не поездом, — сказал Бурлаков. — Я самолетом. По железной дороге пока доедешь, так уже и возвращаться пора, — Тем более, — сказал Борис Иванович. — Не хватало еще, чтобы из-за твоих баулов самолет упал. Когда тебя ждать?
— Билет у меня на пятницу, — ответил Бурлаков, — но Аэрофлот, как известно, дело тонкое. Погода у нас пошаливает, так что определенно ответить не могу.
— Погода, — проворчал Комбат. — Интересно получается: бомбардировщики, скажем, могут летать в любую погоду, а гражданская авиация, чуть что, сразу в кусты. Почему так, ты не знаешь?
— Знаю, — ответил Бурлаков. — Потому что бомбы не блюют, Комбат фыркнул, попрощался и повесил трубку.
Подберезский тем временем успел сменить рюмки на стаканы и покромсать принесенную с собой колбасу огромными кусками.
— Ты чего это? — удивился Комбат.
— Ностальгия замучила, — признался Подберезский. — Сто лет Бурлака не видел. Прямо родным повеяло.
— Ишь ты, — сказал Рублев. — Так, может, песочком посыпать? У меня есть, я как раз собрался в ванной плитку перекладывать.
— Не имеет смысла, — с серьезным видом ответил Подберезский, наполняя стаканы. — Вот если бы кто-нибудь время от времени постреливал над ухом, тогда — да.
Они со звоном сдвинули стаканы и выпили до дна.
Комбат крякнул, понюхал хлебную корку и затолкал в рот кусок колбасы.
— Кровать, — крутя головой и энергично жуя, невнятно проговорил он. — Это ж надо!
Позже, уже лежа в постели, он подумал о том, как это, в сущности, хорошо: не иметь проблем более крупных, чем украденная мебель. Он понимал, что для обыкновенного обывателя такое происшествие скорее всего было бы настоящей трагедией: как же, в одночасье потерять все, что, как говорится, было нажито непосильным трудом... Не везет Андрюхе на баб, подумал он, переворачиваясь на другой бок и по старой армейской привычке подмащивая под подушку кулак. Первую жену с любовником застукал, вторая, чтоб ей пусто было, даже до свадьбы не дотерпела." А он, чудак, даже фамилию у нее не удосужился спросить, не говоря уже об адресе.
Да ерунда это все, уже засыпая, подумал он. Кровати, шкафы и даже ордена — это всего-навсего мертвые вещи, которые могут быть, а могут и не быть. Главное, чтобы люди жили столько, сколько им положено, а если получится, то и подольше.
— Главное, чтобы все были живы, — вслух пробормотал он, не открывая глаз. — Слышишь, Андрюха?
Подберезский не отвечал, но в его храпе Комбату послышалось одобрение.
Михеич, как обычно, проснулся затемно и сразу же, не давая себе времени на раздумья, сбросил босые ноги на студеный дощатый пол. Раньше это резкое, решительное движение всегда вызывало во всем теле прилив бодрости, настраивая на рабочий лад. Теперь это ощущение уже основательно подзабылось — силы мало-помалу покидали его крупное, ширококостное тело, потихоньку вытекая из него, как вода из треснувшего кувшина, — но никакая хворь не могла бы заставить Михеича валяться в постели после того, как он проснулся.