Шерлок раздумывает над ответом, и в конце концов предполагает:
- Может быть, потому что надеялся на лучшее? Хотел ему верить?
Джон качает головой:
- Вы не дурак, Шерлок, не наивный мальчишка. Ни за что не поверю в то, что вы могли быть таким в свои восемнадцать.
- Да, - кивает Шерлок, - я таким и не был, но все равно пошел на то проклятое свидание. Не знаю, почему.
- Ладно, - Джон что-то записывает в своем блокноте. - Скажите, почему вы оставались с Себастьяном так долго? Вы бы и дальше были при нем, если б все не закончилось таким травмирующим для вас образом? Не правда ли? Почему? Вы же сами сказали, что его жестокость стала достаточно очевидной почти сразу. Почему вы оставались с ним?
Шерлок пожимает плечами, начиная раздражаться из-за отсутствия внятных ответов:
- Надеялся, что он изменится? Он говорил, что любит, что я ему нужен. Он извинялся за каждый раз, когда был груб. К чему вы клоните, Джон? – не выдерживает Шерлок. - Что я сам хотел всего этого? – он с трудом скрывает возмущение за маской иронии. - Но я же сбежал от Патрика, не стал дожидаться насилия с его стороны, хотя, по вашей логике, должен был бы остаться и подставляться ему в каждом темном углу поместья.
- Вы приписываете мне свои собственные слова, Шерлок, - упрямо возражает Джон. - И слава богу, что вы уклонились от обострения той щекотливой ситуации с вашим кузеном. Но определенная виктимность в поведении все же присутствовала, этого вы не будете отрицать? - Шерлок задумывается. – Кстати, а что он говорил про свою сестру? Что-то вроде почувствуй то, что чувствовала она. Это он к чему? – Джон опять замирает с зависшей над блокнотом ручкой.
- Кто его знает, - устало отвечает Шерлок – копаться в воспоминаниях по новой ему совсем не хочется, слишком уж это опустошающее занятие. - Возможно, у него были какие-то сексуальные фантазии, связанные с сестрой, а может быть не только фантазии, - предполагает Шерлок. - Патрик повесился через год после смерти Энни. Думаю, психическое заболевание у них наследственное.
- Скажите, а какие сказки вам мама в детстве читала? – неожиданно интересуется Джон. - Что вы особенно любили?
- Мне нравились мифы Древней Греции, у нас книга была такая с картинками, - не задумываясь, отвечает Шерлок.
- А какие мифы вам нравились? – спина Джона напрягается, будто он готовится услышать некое откровение. - Подвиги Геракла, наверное? – вопрос кажется заданным с подтекстом, которого Шерлок пока не понимает.
- Да, и про Геракла, и про Аргонавтов. Нравилось слушать, как Персей убивает Горгону Медузу. Еще похищение Европы и рождение Гермеса… - осторожничает Шерлок, пытаясь увидеть подводные камни.
- Классика, - бормочет Джон, опять что-то чиркая в своем блокноте.
- Что? Вы о чем? – вскидывается Шерлок, и тут до него доходит. - О, нет-нет-нет, даже не пытайтесь приписать мне жизненный сценарий на основании лишь того, что мне нравился миф о Европе, - протестует он. - Я тоже читал Эрика Берна, не навешивайте на меня ярлыков, Джон! Вы ведь к этому клоните?
- Шерлок, - мягко произносит Джон его имя, отчего где-то внизу живота разгорается теплый уголек довольства, - я клоню к тому, что все наши проблемы, и ваша виктимность в том числе, родом из детства, - он замолкает, облизывая губы, отчего сердце Шерлока начинает учащенно биться. - Вы по-прежнему не хотите попробовать гипноз? – прерывает затянувшуюся паузу Джон. - По крайней мере, мы могли бы попытаться…
- Вам не кажется, Джон, что не стоит будить демонов? – Шерлок не отрывает взгляда от тонких губ Джона, когда произносит это, явно вкладывая во фразу второй, потаенный смысл. - Если я забыл тот период, значит, так было надо, - тут же дает пояснения он, пока Джон не сделал правильных выводов.
Но Джон слишком поглощен обдумыванием какой-то мысли, чтобы обращать внимание на двусмысленности.
- Шерлок, болезнь не победить, если не понять ее причины, а купирование симптомов мало чем поможет, - в конце концов произносит он. - У вас действительно проблемы, и я не уверен, что нынешняя фобия с ними не связана. По крайней мере, подумайте над моим предложением.
Шерлок кусает губы, смотрит на Игоря, словно рассчитывает получить у него совет, но вуалехвост отворачивается к окну, и Шерлок также переводит взгляд на окна своей гостиной.
- Я подумаю, Джон, - обещает Шерлок, чтобы прекратить этот разговор. – А пока у меня складывается впечатление, что вы таким образом пытаетесь уклониться от своего обещания потрясти собственным грязным бельем. Я жажду услышать вашу историю, Джон, - он улыбается, и Джон, не удержавшись, улыбается в ответ, что-то с остервенением выводя в своем треклятом блокноте.
- Боюсь она вас разочарует, ничего в стиле Стивена Кинга или Вирджинии Вульф, - все же произносит он спустя некоторое время. – Ну хорошо, история Джона Ватсона, обыкновенная и неинтересная, - он усмехается. – Жил-был мальчик Джон…
Мальчик Джон и правда жил-был с мамой, папой и старшей сестрой Гарри в далекой-далекой (на самом деле, не такой уж и далекой) Шотландии, в небольшом, прямо скажем, провинциальном городке. Семья была патриархальная и строго религиозная, где слово «секс» в любых его проявлениях и сочетаниях находилось под жестким запретом. Джон и Гарри каждое воскресенье ходили на мессу в местную церковь, причащались и с завидной регулярностью исповедовались в мелких и по-детски смешных грехах. Отец мечтал о карьере священника для Джона и видел дочь женой какого-нибудь почтенного члена городского совета, а в будущем матерью многочисленных детишек. Он ошибался в своих расчетах, но об этом чуть позже. А пока на все лето каждый год Джон и Гарри уезжали в деревню к тетушке Милдред. Гарри отличалась вздорным характером и независимостью суждений, что раздражало родителей и восхищало Джона. Но в лето, когда Джону исполнилось шестнадцать, она побила все рекорды собственной исключительности, шокировав брата до икоты. Не думавший о плохом, Джон возвращался с речки и был привлечен странными звуками, доносившимися со стороны сарая, в котором тетушка Милдред хранила садово-хозяйственный инвентарь. В первую очередь Джон подумал о лисице, повадившейся таскать из курятника яйца. Прихватив палку покрепче, он подкрался к сараю и осторожно заглянул в дверь. В полумраке он не сразу разглядел обнаженную сестру, лежавшую в обнимку с Тиной, продавщицей из лавки мистера Синклера, на матрасе, набитом травой, который тетушка Милдред использовала для каких-то своих нужд. Поначалу он не понял, чем они занимаются, пораженный открывшейся картиной, а потом, по характерным движениям сестры, которая довольно страстно целовала и ласкала Тину, до него, наконец, дошло. Кровь прилила к лицу, Джон вскрикнул и попятился. Привлеченная его неловкими действиями, сестра обернулась, и на какое-то мгновение они встретились взглядами. Потом Тина охнула, пытаясь прикрыть свои полные груди, и Джон убежал, громко хлопнув дверью. Проскочив мимо заснувшей в кресле с вязанием тетушки, он закрылся в отведенной для него комнате и не показывал оттуда носа, переживая увиденное. Что больше его шокировало, Джон и сам не понимал, то ли голая сестра, то ли акт любви, то ли тот факт, что она занималась сексом (!) с девушкой, а не мужчиной. Сестра всегда была для Джона идеалом – смешливая, дерзкая, острая на язык – своеобразный протест против авторитарного отца. Джон любил Гарри искренне, восхищался ею, возведя на пьедестал идеальности. И вот этот пьедестал пошатнулся. Вдруг выяснилось, что в своем противостоянии с властью отца, сестра шагнула за грань допустимого. Об отношениях между людьми одного пола отец всегда отзывался крайне жестко и непримиримо, и вдруг Гарри оказалась одной из таких «паршивых овец». Сославшись на головную боль, Джон отказался спуститься к ужину и рано лег в кровать. Он просто не мог себе представить, как посмотрит сестре в глаза. Как они смогут общаться после того, что он видел. Джон ворочался, вздыхал, страдал и не находил себе покоя. Забывшись беспокойным сном, он проснулся оттого, что кто-то забирался к нему в кровать. Испугано шарахнувшись в сторону, Джон увидел Гарри в легкой ночной сорочке. Приложив палец к губам, она легла рядом с ним, пристально глядя на него. Будучи помладше, Джон частенько забирался к сестре в кровать, когда просыпался от кошмара или грозы, и она всегда обнимала его и утешала. Это казалось нормальным. Но после той жуткой сцены в сарае, Джон не был уверен, что столь тесный контакт между ними допустим.