старой душевной раны.
Я могу понять ее очень хорошо, по себе. Вот почему понял, что означает это
выражение на лице Кэтрин. Я так много раз видел его на своем собственном лице, когда
брился, чистил зубы, каждый раз, находясь перед зеркалом.
Мы имели очевидную связь, построенную за месяцы электронной переписки, но
теперь я знал, у нас было еще кое-что — «травматическая связь». Только я понятия не
имел, прошли ли мы в наших жизнях через похожие страдания.
Видела ли она это на моем лице в тот вечер? Был ли хотя бы намек на это?
Что же тогда было поставлено на карту, если у нас действительно есть эта самая
связь? С такой мыслью я заснул.
***
Я проснулся на следующее утро, спустился вниз и включил кофеварку. Пока готовил
завтрак — два омлета, один ломтик бекона, один ломтик поджаренного хлеба и апельсин
— открыл местную газету на своем планшете и читал статьи, пока ел.
В репортажах местных телевизионных новостей говорили про одно и то же, но в
газете сообщали о том, что полицейские предварительно опознали жертв.
Это было плохо для моего бизнеса. Хотя моя работа там уже сделана, придется
пристально следить за развитием ситуации. Будет нелегко это сделать — мне предстоят
трудные дни, а я становился все более и более сосредоточенным на Кэтрин.
Глава 13
Кэтрин
Без Уоттса уже прошла неделя. Я начинала обижаться на него за это, но каждый раз,
когда чувства негодования закрадывались в мою голову, вспоминала то, что было. Я
заставляла себя вспоминать о его обещании.
Одна встреча. Никакого повторения. Возможно, разрыв нашего общения.
Я боялась этого, а теперь живу с этим.
Каждый день просыпалась, думая о нем, и весь день чувствовала на себе его руки и
губы. Он не оставил никаких синяков или царапин, или чего-нибудь подобного мне на
память. Как будто нервные окончания под моей кожей по-прежнему отвечали на его
прикосновения. Ощущения не уменьшались, хотя прошло уже достаточно времени.
Я вернулась в свою рутину так быстро, как смогла. У меня не было выбора. Если бы
мысли, сожаление и тоска задержались в моем сознании, это только причинило бы больше
вреда жизни, которую я так упорно строила.
Уоттс был неотъемлемой частью моей жизни в течение шести месяцев. Теперь там
была огромная пустота. Как каньон. Я просто должна остановить себя, стоящую на краю
этого каньона, выкрикивающую его имя и получающую в ответ только отголосок
собственного эха.
Я бывала в этой пустоте так много раз, будучи ребенком и на протяжении всего
подросткового периода. Я говорила об одиночестве слишком много раз с
психотерапевтами, исследуя свои чувства, выявляя спусковой крючок, пытаясь
справиться...
Справиться. Верно…
Я признаю, что была груба с большинством из них. Я была сукой, если честно. Даже
не предприняла никаких усилий, чтобы скрыть свое презрение ко всему процессу, сидя в
тихой комнате и рассказывая о всех своих проблемах совершенно незнакомым людям,
которые по какой-то причине чувствовали необходимость продемонстрировать свои
четыре или пять дипломов на стене.
Я не купилась на эти дипломы, когда мне было девять или десять. Не купилась на
них, и когда была подростком. К тому времени как мне исполнилось восемнадцать, не
было никого, кто бы убедил меня, что эти люди нашли ключ к моему счастью. Они не
жили моей жизнью.
Как уже сказала, в то время я была с ними той еще сукой.
Я уже достаточно повзрослела, когда узнала, что не должна принимать близко к
сердцу их отказы. Да, фактически это и есть моя жизнь. Но, эмоционально, я не должна
расстраиваться? Черт, нет, я не могла так.
Я только стала юридически совершеннолетней, когда все поняла. Знала, что если
собираюсь проложить свой путь в жизни, то должна сделать это сама.
Я могла выбирать, как мне жить.
Вот тогда и решила, что я — личность. Определила свои собственные правила.
Правила о том, кого я хочу впустить в свою жизнь, а кого отгородить от себя. Ни