На лету он перевернулся, уже включив лучемет, молниеносно пройдясь лучом по стене и пробороздив в мраморе канавку, разя вслепую, но готовый послать луч вниз, чтобы настигнуть Колокольника.
Колокольник валялся мешком у подножья стены с набухавшей вокруг плеча лужей крови. Лучемет лежал у его ног, голова откинулась назад, а челюсть отвисла. Его кожа приняла синеватый оттенок.
Кикаха приземлился, отключил лучемет и медленно приблизился к Колокольнику.
Убедившись, что тот безвреден, Кикаха склонился над ним. Тот смотрел на него глазами, из которых еще не ушла жизнь.
— Мы обреченный народ, — прохрипел он. — Все складывалось в нашу пользу, и все же нам нанес поражение один единственный человек.
— Кто ты? — спросил Кикаха. — Траумграсс или тот, который называл себя Свиндебарном?
— Траумграсс, король Колокольников. Я был в теле фон Турбата, а потом — того солдата.
— Кто помог тебе перенестись в Нимстоула — в это тело? — спросил Кикаха.
Колокольник выглядел удивленным.
— Разве ты не знаешь? — слабо проговорил он. — Тогда для нас еще есть надежда.
Анана отстегнула шкатулку от ремней Колокольника. Она открыла ее и, сморщившись, вынула большой черный колокол-колпак.
— Ты, может, думаешь, что умрешь, не сказав нам, кто тот Колокольник и что он собирается делать. Но ты не умрешь, — пообещала она.
Она скомандовала:
— Кикаха, подержи его голову. Я собираюсь надеть на нее колокол.
Колокольник попытался было бороться, но он был слишком слаб и только чуть извивался. Наконец он спросил:
— Что вы собираетесь делать?
— Содержимое твоего ума будет автоматически переправлено в колокол, — сказала она. — Как тебе хорошо известно, это тело умрет, но мы найдем тебе здоровое тело и вложим в него твой ум, а когда мы проделаем это, то будем пытать тебя, пока ты не скажешь нам все, что мы желаем знать.
— Нет!
Колокольник застонал и снова попытался вырваться. Кикаха легко удерживал его, пока Анана помещала на его голову колокол.
Через некоторое время глаза Траумграсса остекленели и он умер.
Кикаха посмотрел на низ колокола, когда Анана подняла его для обозрения. Две крошечные иглы втягивались обратно.
— Я думаю, что его разум был принят прежде, чем умерло тело, — сказал он. — Но Анана, я не позволю тебе размагничивать мозг человека только для того, чтобы впустить эту тварь в его тело и получить некоторые сведения. Как бы ни были важны они.
— Я это знаю, — сказала она. — Я бы тоже этого не сделала. Благодаря тебе я вновь обрела кое-что из своей утраченной человечности.
Более того, под рукой нет никаких доступных для использования живых тел.
Она замолчала. Наконец, он не выдержал.
— Не смотри на меня. У меня не хватит духу.
— Я тебя не виню. — Она криво улыбнулась. — В любом случае я бы не хотела, чтобы это делал ты. Это сделаю я.
— Но…
Он остановился. Это требовалось сделать, и он полагал, что если бы не вызвалась она, то это сделал бы он, хотя и очень неохотно. Он чувствовал некоторый стыд оттого, что позволял ей подвергаться тяжелому испытанию, но не в достаточной степени, чтобы заставить настаивать на своей кандидатуре. Он обладал большей, чем некоторой долей смелости, он первый заявил бы об этом. Но этот акт требовал большего, чем у него имелось в данный момент, или, вероятно, имелось, покуда действовал кто-то другой. Вызванное этим ощущением предельной беспомощности сделало бы из него труса. Он не смог бы вынести этого чувства.
— Здесь есть наркотики, способные добыть правду, — сказал он, — или, во всяком случае, то, что считает правдой объект их действия. Получить факты от тебя — я имею в виду, от Колокольника — будет нетрудно, но ты действительно считаешь это необходимым?
Он знал, что это так. Он просто не мог смириться с мыслью, что она тоже покорится колоколу.
— Ты знаешь, какой ужас я испытываю перед колоколом, — ответила она. — Но я вложу в него свой разум и впущу одну из этих тварей в свое тело, если это наведет на след последнего Колокольника, последнего, раз и навсегда.
Он хотел было возразить, но удержал язык за зубами. Это требовалось сделать.
Хотя он называл себя трусом за то, что сам не мог решиться на такое, и по его коже пробегали мурашки от страха за нее, он позволил ей воспользоваться колоколом.
Прежде чем подвергнуться пересадке, Анана прильнула к нему и яростно поцеловала.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Я не хочу этого делать! У меня такое чувство, словно я кладу себя в могилу как раз тогда, когда я могла ожидать впереди твоей любви.