— Что я вам должна за дрова? — спрашиваю я, когда мы сидим за кухонным столом и пьем чай.
Йестин мотает головой.
— Это просто остатки того, что я привез для себя. И они недостаточно хорошие, чтобы брать за это деньги.
Дров, аккуратно уложенных возле очага, мне хватит по меньшей мере на месяц. Я подозреваю во всем этом участие Бетан, но сейчас я не в том положении, чтобы отказываться от таких щедрых подарков. Мне нужно думать о том, как иначе расплатиться с ним, а заодно и с Бетан.
Йестин отмахивается от моих благодарностей.
— Я бы не узнал этого места, — говорит он, оглядываясь на пестрое покрывало, на коллекцию ракушек и другие возвращенные к жизни сокровища. — А как вела себя эта плита? Не очень барахлила? — Он кивнул в сторону древнего изделия фирмы «Ага». — Эта штука может выделываться будь здоров.
— Нет, все было хорошо, спасибо.
Я едва сдерживаю улыбку. Я стала настоящим специалистом и возвращаю плиту к жизни за считаные минуты. Это, конечно, небольшое достижение, но я добавляю его к другим своим успехам и накапливаю их, словно когда-нибудь они в совокупности могут свести на нет мои неудачи.
— Ну, мне пора идти, — говорит Йестин. — На эти выходные к нам приезжают родственники, и по тому, как суетится моя Глинис, можно подумать, что ожидается визит особы королевской крови. Я сказал ей, что им все равно, чисто ли в доме и есть ли цветы в гостиной, но ей хочется, чтобы все было по высшему разряду.
Он закатывает глаза, и это, по идее, должно обозначать раздражение, но на самом деле интонации его теплеют, когда он заговаривает о своей жене.
— Это ваши дети приезжают? — спрашиваю я.
— Обе дочки, — отвечает он, — со своими мужьями и малышами. Тесновато будет, но ради своих не грех и потесниться, верно?
Йестин прощается со мной, и я смотрю ему вслед, когда квадрацикл уезжает, подскакивая на неровной дороге.
Я закрываю дверь и стою на пороге, оглядывая свой коттедж. Гостиная, которая всего несколько минут назад была такой уютной и приветливой, кажется пустой. Я представляю себе ребенка — моего ребенка! — играющего на ковре перед камином. Я думаю о Еве, о моих племяннике и племяннице, которые живут где-то своей жизнью без меня. Да, я потеряла своего сына, но у меня все равно есть семья, и неважно, что там произошло между нами, сестрами.
В детстве я прекрасно ладила с Евой, несмотря на четыре года разницы. Я смотрела на нее снизу вверх, а она, в свою очередь, заботилась обо мне и, казалось, нисколько не сердилась, когда младшая сестренка таскалась за ней. Мы были совсем разные: я с непокорной темно-рыжей копной на голове, и Ева с ее удивительно прямыми пепельно-каштановыми волосами. Мы обе хорошо учились в школе, но Ева была намного прилежнее меня, поэтому просиживала за учебниками еще долго после того, как я швыряла свои через всю комнату. Зато я больше времени проводила в художественной студии при школе или же на втором этаже нашего гаража — единственном месте, где мама разрешала мне заниматься лепкой и рисованием. Моя привередливая сестра воротила нос от таких занятий и пронзительно верещала, когда я гонялась за ней с расставленными руками, вымазанными в глине и красках. Я как-то назвала ее «леди Ева», и прозвище прилипло к ней, сохранившись даже через много лет, когда мы обе обзавелись своими семьями. Я всегда думала, что оно втайне ей нравилось: мне это было особенно заметно, когда я следила, как она принимает комплименты по поводу прекрасного званого обеда или красивой упаковки подарка.
После того как отец ушел от нас, мы уже не были так близки. Я не простила матери, что она выгнала его, и не понимала, как Ева могла это сделать. Тем не менее я отчаянно скучаю по своей сестре, а сейчас — еще больше, чем когда-либо. Терять пять лет жизни из-за брошенного на ходу замечания — это слишком расточительно.
Я смотрю на свой ноутбук и нахожу в нем фотографии, которые выбрала Бетан. К ним я добавляю еще три, которые хотела бы повесить на стенах своего коттеджа в деревянных рамках из топляка. Все это снимки залива, все сделаны из одного и того же места, однако они совершенно разные. Насыщенно синяя вода и сияющее солнце на первой фотографии сменяются на втором снимке серыми тонами и едва пробивающимся с неба солнечным светом. Третье фото — мое любимое. Сделано оно было в очень ветреную погоду, когда я с большим трудом сохраняла равновесие на вершине скалы и не было даже чаек, которые здесь кружат в небе всегда. Через весь кадр стремительно несутся низкие черные тучи, а море вздымает к ним гребни крутых волн. Залив в тот день буквально кипел, и я, когда работала, чувствовала, как взволнованно бьется сердце в груди.