В один дом зашла, в другой – так, нарочно, чтобы не прямиком идти к Митрофановым. Нигде ей ничего не дали.
– Иди, – говорят, – прочь, самим есть нечего.
Дошла она до погорельцев. Митрофановы потихоньку на пепелище обгорелые бревна разбирают, тут же на костре котелок кипит, а хозяйка держит туесок с мукой: пустое варево забелить.
Упала женщина на колени и ну причитать:
– Христа ради, подайте горсточку мучницы!
Митрофаниха слезами залилась:
– Да что ты, убогая, не видишь, как нас злые люди ни за что наказали?! Только и остался берестяной туесок с тухлой да плесневелой мучицей, какую еще мой дед в амбаре позабыл. Ее и есть-то небось нельзя, да нельзя ж и не есть. Не знаю, как выживем!
А бедная мать валяется во прахе и тоже рыдает, заливается:
– Подайте ради мучений Христовых и слез Пресвятой Богородицы!
И наконец сжалилась над ней Митрофаниха, смилостивилась. Взяла из туеса щедрую горсть муки, отсыпала матери… да так и ахнула:
– Святые угодники! Что это? Посмотрите?
Подбежал ее муж – а на дне туеска мешочки с золотыми самородками лежат. Тут вспомнили, что дед Митрофановых на каторге побывал в Забайкалье, на приисках, вернулся да и помер в одночасье, а золотишко небось с собой принес – да и не успел про него никому сказать, а может, и не хотел говорить. С этого золотишка Митрофановы снова поднялись и с годами зажили лучше прежнего. Но это после. А тогда взяла мать муку и бегом к бабе Кате.
Та замесила на этой муке тесто и намазала лицо мальчика. Все намазала, только немножко на подбородок не хватило. И тут же тесто все высохло, коростой пошло.
– Хорошо, – говорит баба Катя, – это красный жар выходит.
Сняла тесто, смотрит мать, а у сына лицо сделалось белым и здоровым, как прежде. Только на подбородке багровое пятно осталось – след красного жара.
Так он и по сю пору с этим пятном ходит! У него и борода на этом пятне не растет!
РЕЗОЛЮЦИЯ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
Ох, ну что за чушь?! В корзину!
Надо сказать, что меня удивила ужасная теснота этой «заботливой кареты»[1]. Снаружи-то дилижанс казался куда более просторным! Внутри же четверо пассажиров помещались на двух относительно удобных сиденьях лицом к лицу, а вот остальные четверо должны были сидеть на откидных сиденьях, прикрепленных к дверцам. Эти «счастливчики» чувствовали себя ужасно неуверенно, а потому чуть ли не полдороги рассказывали: мол, случалось, что из-за ненадежности замков дверцы открывались и пассажиры выпадали на ходу. Сначала это всех ужасно пугало, но на исходе пяти суток, которые мы провели в пути, мы привыкли ко всему.
Несмотря ни на что, это нелегкое и утомительное путешествие доставило мне огромное удовольствие! Корней Петрович был бесконечно добр и заботлив. Все принимали его за моего дядюшку, и мы никого не разубеждали, нас это очень веселило, особенно господина Великанова, который очень просил никому не рассказывать о его службе. Я удивилась, но послушалась.
Спустя некоторое время, когда уляжется боль от потери этого человека, который показал себя верным, заботливым другом и спасителем жизни моей, я непременно перечитаю предыдущие страницы моего дневника, в которых во время стоянок делала многочисленные заметки о путешествии, и таким образом почту память Корнея Петровича. Но сейчас мне хочется, пока еще свежи в памяти последние события, описать их, какими бы страшными они ни были.
Когда дилижанс прибыл в Нижний, я с наслаждением сходила в баню и переоделась во все чистое. Нарядилась в самое свое лучшее платье – очень скромненькое, в темную клеточку, – но белый воротничок, связанный покойной матушкой, придавал ему истинную элегантность. Шестьдесят верст – не тысяча с лишком, и я была убеждена, что, если мы выедем поутру, то к вечеру я уже предстану перед господином Чужаниным. Конечно, мне хотелось при этом выглядеть как можно лучше!
Этой встречи я ждала с нетерпением – и в то же время с трепетом, тем большим, что только теперь я осознала: мы пустились в путь, не получив положительного ответа от хозяина Заярского! Господин Великанов так спешил услужить своему клиенту, что самовольно повез к нему гувернантку!
А что, если надобность во мне уже отпала? Что, если господин Чужанин уже нашел кого-то?
Корней Петрович тоже сообразил, в какое тягостное положение поставил и меня, и себя, и места себе не находил от беспокойства.