Смешанное от руки горючее
Другое сильное неудобство возникло по причине того, что аэропорт в Тренто после 1929 года уже не мог принимать большие самолеты. После этого мы выбрали более прямой маршрут, проходивший над Бреннерским перевалом, а далее над горной цепью Адамелло. При этом мы следовали на высоте 3,5 тысячи метров, а затем наш путь пролегал над озером Изео до Милана. Поскольку у нас все еще часто случались серьезные проблемы с работой двигателей, а в горах не имелось заранее оборудованных мест, на которых можно было бы совершить вынужденную посадку, я на всякий случай присмотрел сравнительно плоский ледник в горной цепи Адамелло и даже наметил возможный маршрут эвакуации оттуда. К счастью, все это так никогда и не пригодилось.
Для повышения скорости самолета мы повысили тягу в установленных на нем двигателях «BMW». Обычное топливо оказалось непригодным для этих моторов с повышенной тягой, поэтому мы стали изготавливать смесь собственного изобретения. Мы брали газолин и бензин в пропорции пятьдесят на пятьдесят и смешивали обе субстанции в большой бочке, полагая, что получится хорошая смесь, на которой двигатель будет работать без перебоев. Однако во время последующих полетов я выяснил, что эта смесь весьма несовершенна. В определенный момент во время полета из выхлопной трубы начинал валить густой черный дым или же выхлопная труба раскалялась докрасна (верный признак того, что горючее смешано неверно). Я пришел к заключению, что уголь появляется тогда, когда через двигатель проходит чистый бензин, а красный окал появлялся, когда через двигатель проходит газолин. Смешанные субстанции вновь распадались в топливном баке. Вы испытаете легкое удивление, когда поймете, что для этого требовалась всего лишь ночь! Самолеты обычно готовили к вылету накануне вечером и тогда же заправляли в баки топливо. Тем не менее никому не приходило в голову, что это может привести к печальным последствиям. Любое действие порождает равное противодействие. В нашем случае это привело к тому, что мы придумали кисть, с помощью которой смесь энергично взбивалась прямо перед вылетом. Однако обратный полет из Милана в Мюнхен показал, что наша палочка-выручалочка не улучшила качества смеси.
При получении сообщения о плохой погоде, я был вынужден подняться до высоты 4300 метров. Альпы полностью исчезли из вида, и во время всего полета шел снег. Даже над Мюнхеном облачный потолок стоял всего на высоте 200 метров. Когда я достиг высоты 4300 метров, температура опустилась до минус 28 °C. При сильной облачности в районе Альп я мог, используя свой исключительно богатый опыт, определить свое местоположение по вершинам, возвышавшимся над облаками и напоминавшим башни замков. Обычно каждая горная вершина окутана кольцом облаков, впрочем, точно так же, как и над каждой долиной вследствие перепада температур стоит облачная дымка. Я летел по направлению к Бреннерскому перевалу, над которым возвышалась одна из вершин. Справа и слева от нее, в районах Ортлер и Ольперер, облака достигали высоты 5 тысяч метров. В то время как я летел в узком промежутке между облаками, у самолета внезапно заглохли все три двигателя. Я не мог понять причину этого. Поскольку двигатели больше не работали, я начал снижаться и попал в густую облачность. Я передал сигнал PAN. В авиации этот сигнал обозначает то же самое, что и SOS на море. Я также передал экстренное радиосообщение, что, скорее всего, нахожусь в районе Бреннерского перевала, чтобы в случае катастрофы нас потом легче было найти. За год до того мы потеряли австрийский самолет, который, выполняя рейс по маршруту Вена – Зальцбург – Инсбрук – Цюрих, потерпел катастрофу в горном районе поблизости от Гармиша. Пришлось потратить на поиски целую неделю, прежде чем удалось обнаружить его обломки.
Мой высотомер испуганно подрагивал: 3500, 3000, 2500 метров – я должен был находиться примерно на высоте 2000 метров над Бреннерским перевалом. Я продолжал падать вниз: 2399, 2200 метров. Внезапно внизу все стало черным. Это означало, что либо я находился прямо перед горой, либо пробил толщу облаков. Внезапно, оказавшись на высоте 2100 метров, я смог осмотреться. У меня вырвался вздох облегчения. Мы находились как раз в горной расщелине, тянувшейся от Бреннера в сторону Штайнаха. Поскольку на самом Бреннерском перевале совершить посадку было невозможно, для этой цели я выбрал рощу деревьев, где и решил посадить самолет. Посадка в лесу может оказаться довольно мягкой, верхушки деревьев весьма упруги, и они могут погасить удар самолета, если, конечно, большая ветка или ствол дерева не разрежут крыло или же не пробьют кабину насквозь. Взглянув на термометр, я определил, что стоял мороз минус 15 °C. Незадолго до того, как самолет должен был столкнуться с выбранной рощей, внезапно заработал левый двигатель. Самолет немного выровнялся, когда включился и средний двигатель. С души у меня свалилась громадная тяжесть, наш «Рорбах» продолжал свой полет на двух двигателях. Я хотел совершить посадку в Инсбруке, но затем подумал, что не смогу взлететь с имевшегося там маленького аэродрома – наверняка это не понравилось бы моим пассажирам. В то время как я пролетал над аэродромом Инсбрука, внезапно заработал и третий двигатель. Я был очень рад и испытывал чувство облегчения. На этой высоте температура была минус 12 °C.
Я возложил всю вину в перебоях работы двигателей на мороз и топливную смесь, и это привело меня к интересным умозаключениям. В тот день топливная смесь подвергалась воздействию весьма низких температур. Бензин и газолин реагируют на холод по-разному. Газолин не может превращаться в гель, то есть он замерзает и становится твердым, тогда как бензин имеет свойство превращаться в гель при температуре минус 15. Получается, что на высоте 4300 метров и температуре минус 28 двигатели работали преимущественно на бензине, который начал превращаться в лед, в результате чего начались перебои с подачей топлива и в конце концов внезапно заглохли все двигатели. На высоте 2100 метров и температуре минус 15 левый и средний двигатели начали оживать, а при минус 12 заработал и правый двигатель.
Теперь я был рад пролететь мимо Инсбрука. Отсюда, по причине плохой погоды, я полетел вдоль равнины. Как раз перед Швацем я заметил, что правый двигатель начинает закипать. Я немедленно его выключил. Так я и летел на двух оставшихся двигателях через Кюфштайн и Розенхайм на Мюнхен. Там очень встревожились, получив мой сигнал PAN. К счастью, пассажиры даже и не подозревали о возникшей угрозе. Напротив, благодарили меня за то, что мы снизились ниже кромки облаков до того, как покинули Альпы, и благодаря этому они смогли полюбоваться горами вместо того, чтобы смотреть на однообразные и бескрайние облака. Я не стал их разочаровывать.
Когда мы обследовали правый мотор, который я был вынужден отключить, то увидели трещину в системе подачи топлива в карбюратор. Для улучшения подачи топлива моторы оснастили цилиндрами с теплой водой. По причине низкой температуры во время падения самолета вода замерзла. Когда мотор прогрелся, из-за взрыва оторвало кусок алюминиевой обшивки, и вода вновь начала поступать в карбюратор. После того как большая часть воды вытекла, та, что еще осталась, начала кипеть.
Несмотря на отдельные неудачи, мне в целом пока сопутствовала удача. Если бы моторы замерзли на пять минут раньше, я бы в то время находился над чрезвычайно высоким горным массивом Сарнталер, чьи вершины постоянно окутаны облаками, и во время планирования мы почти наверняка врезались бы в одну из них.