— Проводила мужа на вокзал, — загибая пальцы, забормотал он, — потом поехала в частное агентство и поручила следить за мужем. Мотив — нелады в семье, подозрение в двойной жизни, обнаруженный пистолет «лепаж» и валюта в крупных размерах. А почему не пришла раньше? — посмотрел он на Решетникова. — Например, неделю назад, когда он ее избил? Дождалась бы, пока уйдет на работу, и пришла. Нелогично, а?
— Кофе выпью, тогда погадаю на гуще, — оторвал от сигареты фильтр Решетников. — Может, взаперти он ее держал? Может, сам за ней кого-нибудь присматривать подрядил? Я о ней-то толком ничего узнать не успел. Из всего, что наводит на размышления, — только след от тряпки. Ясно, что самоубийца собственные следы затирать не станет.
В комнату вошел лейтенант, протянул следователю трубку радиотелефона:
— Вас из управления.
— Я слушаю… Ты уверен?.. Факс есть?.. Когда приехал?.. Так!.. Так… Сообщайте!.. Да, и немедленно. Пусть запросят принимавшую сторону. — Следователь вернул телефон, посмотрел на Решетникова. — Ну вот, Викентий Яковлевич, одним подозреваемым меньше. Богданович прибыл в Архангельск вчера в девять часов десять минут утра шестнадцатым поездом. Его там встретили и поселили в гостинице «Север», в пятьсот четырнадцатом номере, где он и проживает до сих пор.
— Бывают исполнители, а бывают заказчики, — пожал плечами Решетников.
— Все окна заперты на шпингалеты. Затем — ставни, их изнутри не запрешь. Остается засов — его снаружи не запрешь, кроме того, на нем четкие дактилоскопические узоры. Не сегодня-завтра мы узнаем, кому они принадлежат, но рупь за сто — самой потерпевшей. Что касается дорожки… Тряпку ведь нашли под кроватью, так? Моросило, Богданович натоптала, а, судя по всему, была чистюлей… есть такой тип женщин, особенно из домохозяек. Взяла тряпку у двери, затерла следы…
— А потом легла в грязной обуви на покрывало поперек кровати, чистюля, и пустила себе пулю в лоб, да? — усмехнулся Решетников.
— А что, убийца затер следы, а потом по воздуху перелетел?.. А если он затирал их, уходя, то как тряпка под кроватью оказалась? Тряпки под углом не летают — не швырнешь из сеней, тем более что двери были заперты — и в сени, и в спальню. Ладно, Решетников. Дождемся Богдановича, закончим обработку данных, получим результаты экспертизы, тогда и решим. Вернее, я решу без вас. А вам осмелюсь напомнить, что незаконные действия, нарушающие неприкосновенность жилища граждан, наказываются лишением свободы на срок до одного года, или исправительными работами на тот же срок, или штрафом в размере минимальной месячной оплаты труда, или увольнением от должности. Так как мы в некотором роде коллеги — предлагаю на выбор.
— При невозможности уплаты штрафа суд может постановить о замене его — возложением обязанности загладить причиненный вред, — парировал Решетников. — Стеклышко в мансарде я вставлю.
— Ну, брат, не-ет, — покачал следователь головой, — этим тебе не отделаться. А чтобы ты у меня под ногами не путался, действие твоей лицензии на время дознания я приостанавливаю. Если выяснится, что ты что-то скрыл, — с работой за шестьдесят баксов в час распрощаешься навсегда. Хорошо понял?
— Я тебя понял, — не остался в долгу Решетников, также перейдя на «ты». — За кого ты меня принимаешь? Чтобы я путался у тебя под ногами, да еще бесплатно?
И, размашисто расписавшись в протоколе, вышел из отсыревшего склепа на воздух.
Машины разъехались, осталась только «Волга» из прокуратуры. По дороге удалялась толпа зевак, которым после отъезда труповозки все стало неинтересно.
Каменев сидел за рулем «Рено» и слушал музыку, сосредоточенно наматывая на палец длинную толстую леску. Решетников плюхнулся рядом на пассажирское сиденье.
— Что скажешь, сыщик долбаный? — покосился на него Каменев. — Говорил Женька: следить только друг за другом и стрелять…
— Правильно говорил, — согласился Решетников. — Дай закурить!
— Нету, я все выкурил.
Они помолчали.
— Я бы за тобой следил, — сказал Решетников, — но ты же не стал бы мне платить за это шестьдесят долларов?
— И я бы следил. Тогда бы мы ничего не были друг другу должны. Ладно, Вик. Поехали домой. Лицензию забрали?
— Приостановили на время дознания. Затаскает теперь этот Кокорин!
— Забудь, — выключил приемник Каменев. — Аванец мы отработали. Застрелилась она или ее застрелили, рыбка с крючка сорвалась. — Он размотал леску, выбросил ее на обочину и включил зажигание: — От винта!
Подавленный неудачей, Решетников нехотя покинул комфортабельный салон и побрел к своим залатанным «Жигулям».
Снова послышался рев низко летящего самолета. Набирая высоту, он держал курс на север.
ГЛАВА 10
Избивали Фрола четверо или пятеро — точно он не сосчитал. Кулак вылетел из двери парадного подъезда, угодил в нос, ослепив и опрокинув, а потом его куда-то потащили, он сопротивлялся изо всех сил, пытался кричать, хватал за руки и за ноги напавших, мертвой хваткой вцепился в ремень сумки, сорванной с плеча. Били профессионально — наносили высокие точные удары ногами, он вскакивал, успевая засекать силуэты бандитов на фоне подсвеченного городом неба. Секунд через десять он уже отказался от попыток встать, прижал к груди чью-то ногу в тяжелом ботинке военного образца. Били молча, только когда с противоположного конца улицы закричала женщина и груду копошащихся тел вырвали из мглы острые фары какой-то большой машины, один из бандитов крикнул: «Линяем, менты!», и Фрол сквозь помутившееся сознание услышал, как хлопают дверцы…
Никакие это были не менты — проезжал крытый брезентовым тентом «ЗИЛ» с курсантами, его-то и остановила дворничиха, призвала служивых на помощь. Но обо всем этом Фрол узнал много позже.
Очнулся он в салоне «Скорой», прибывшей через десять минут; ощутил соленый привкус во рту, холодное прикосновение тампона к опухшим скулам, боль в правом подреберье при вдохе. «Чувствую — значит, существую», — обрадовался глупо и снова отключился.
Не считая трещины в ребре, сотрясения мозга, кровоизлияния в области легкого, выбитого верхнего резца, надрыва связки в голеностопе и множественных ушибов, страшного ничего не произошло. Ворчливый эскулап сказал, что профессиональные борцы с такими повреждениями уходят после каждого поединка. Если бы не боль, Фрол расхохотался бы, настолько нелепой показалась ему ситуация, в которой люди добровольно и «профессионально» рвут связки и ломают ребра.
Еще эскулап сказал, что отделение травматологии не санаторий и чтобы Фрол готовился к выписке назавтра же. Если он хотел таким образом подзадорить пострадавшего или успокоить его, то ничего из этих намерений не получилось: Фрол впал в депрессию и пролежал, уставившись в потолок, до самого окончания тихого часа, когда в сопровождении медсестры в палату вошел милицейский следователь в наброшенном поверх форменного кителя мятом халате.
— Как самочувствие, Фрол Игнатьевич? — спросил он, усевшись на табурет подле кровати, и приготовился что-то писать.
— Как у профессионального борца, — усмехнулся Фрол.
— Говорить можете?
— Да.
— Узнали кого-нибудь из нападавших?
— Нет.
— Мотивы покушения предполагаете?
Вопрос был, как говорится, на засыпку, Фрол думал об этом полночи и полдня; надежды на то, что он стал жертвой уличной шпаны или нападавшие преследовали цель ограбления, было мало. Если же его предположения верны, значит… пленку все-таки нашли, проявили и по ней вышли на Рудинскую. О том, что могли с ней сделать разнузданные, неуправляемые ублюдки, которых он видел там, в лесу, на поляне, не хотелось даже думать.
— Нет.
— Что «нет»?
— Не предполагаю мотива…
Милиционер неторопливо извлек из кожаной папки желтоватый листок:
— Посмотрите, пожалуйста, опись вещей, найденных при вас и принятых на хранение. Ничего не пропало?
Писал явно врач — не понять даже, по-русски или по-латыни; в узких щелочках затекших глаз Фрол видел собственные ресницы вперемешку с кривыми чернильными значками. В описи значилась его одежда — все, вплоть до носков, сигареты, зажигалка, паспорт, редакционное удостоверение, связка из трех ключей от квартиры и от почтового ящика, деньги в размере ста семнадцати рублей и билет… черт возьми! Билет на электричку, купленный на станции Голутвин.