— Тогда поедем в Санкт-Петербург! — нашелся Ванечка.
— А что, это идея! Я в Санкт-Петербурге еще не был, в Средней Азии, в Инте был, а там нет…
Строя планы на лето, они добрались до дома. По пути купили клейкого черного хлеба и «Докторской» колбасы и половину съели на ходу. Дома Ванечку ждал ананас, а вечером по НТВ показывали цирковую программу.
Позвонил Столетник, но поговорить не дал Каменев, вырвал трубку и стал кричать, чтобы Решетников немедленно приезжал, потому что водка уже на исходе, и пельмени на исходе, и его терпение тоже. Решетников ощущал усталость в ногах, а Ванечкины глаза и вовсе слипались, так что от гостей пришлось отказаться.
Еще звонила Маша, Ванечкина мать. С Решетниковым она разговаривать не стала, а попросила к телефону сына. И все равно по Ванечкиным ответам — подробным, восторженным — он чувствовал, что расспрашивает она его неспроста, видимо, жизнь с журналистом дала трещину. Раньше она не звонила сюда и даже в интернате появлялась только по нечетным числам — из-за стыда перед преданным мужем.
Викентий оставил Ванечку разговаривать и ушел в ванную, а когда вернулся, сына в комнате не было. Он заглянул в освещенную кухню… и замер. Ванечка сидел за устланным льняной скатертью столом и, скрестив руки, пристально смотрел на стакан, наполовину заполненный водой. Решетников тоже уставился на стакан, который… медленно отодвигался от Ванечки в его сторону. Сын даже побагровел от напряжения, выдохнул, стакан на несколько секунд остановился, а потом… Потом поехал дальше — медленно, плавно, до самого края стола.
— Это… что? — шепотом спросил Решетников.
— Телекинез, — ответил сын и, улыбнувшись, победно посмотрел на него. — Передвижение предметов в пространстве.
Решетников опустился напротив, внимательно посмотрел на сына:
— Как это?..
— Очень просто. Силой взгляда. Нужно только очень захотеть.
— Этого не может быть!
— Может. Ты же видел? Попробуй сам. Смотри на стакан и мысленно приказывай ему отъезжать. Только сосредоточься и не думай ни о чем постороннем, иначе не получится.
Решетников недоверчиво посмотрел на сына, но всеже перевел взгляд на стакан и стал смотреть на него, как заправский алкоголик с похмелья, ожидая чуда. У него ничего не получилось — стакан стоял на месте.
И тут Ванечка расхохотался от души, раскачиваясь и ударяя себя кулачками по груди так заразительно, что смех его передался отцу, и он тоже стал хохотать, еще ни понимая, в чем дело — должно быть, сделал что-то не так и был смешон со стороны в своей взрослой доверчивости.
— Нет, Ванька! Ну ты скажи, как это у тебя получилось, а у меня нет?!.
— Потому что ты не очень хотел!
— Да хотел я, хотел!.. Научи!.. Знаешь, как здорово будет, когда я от Каменева стаканы научусь отодвигать! Все обхохочутся!..
Ванечка смеялся до коликов.
— Правда, рассказать? — справился, утирая кухонным полотенцем набежавшую слезу. — Нет, ну ты правда ничего не понял или притворился? Ну, пап?..
— Да не понял я, не понял, вот ей-Богу!..
— Да это же элементарный фокус! Нам его воспитатель показал! Я сперва тоже ничего не понял, два дня тренировался взглядом стакан двигать. — Он убрал со стола стакан, поставил его на холодильник, затем снял скатерть. На гладкой полировке лежало кольцо, вырезанное из цветного картона; отверстие в кольце диаметром соответствовало донышку стакана; к кольцу была привязана тоненькая леска, переброшенная, как через блок, через край стола, за которым сидел Решетников. Заглянув под стол, он увидел, что свободный конец лески привязан к ноге Ванечки: стоило ему потянуть ногу к себе, и невидимый под скатертью механизм приводил стакан в движение.
— Здорово! — похвалил Решетников. — Когда это ты приспособление соорудил?
— Да оно же у меня в кармане было! Я специально взял, чтоб тебе показать, а потом забыл!
— Подари! Непременно Каменеву покажу!..
Потом они отправились спать, но долго еще не засыпали. Решетников рассказывал сыну, как дядя Женя Столетник искал девочку по имени Полетт Марше, путаясь в названиях чужих городов и именах.
ГЛАВА 19
Следователь Кокорин в управлении популярностью не пользовался. Отчасти потому, что пришел в прокуратуру из ФСК в тот период, когда у комитета забрали следственную функцию; отчасти — по причине собственной скрытности. Он держался особняком, в гости никого из сослуживцев не звал и сам ни к кому не ходил, избегал даже междусобойчиков в кануны торжеств. Знали о нем немного: учился на факультете психологии, затем — на юридическом в МГУ, преподавал одно время на курсах повышения квалификации работников КГБ и, поговаривали, написал даже книженцию по невербальному общению с подследственными с грифом «Для служебного пользования». Здесь, в облпрокуратуре, не знали, что отец Кокорина Михаил Григорьевич работал в аппарате ЦК. Сам Алексей Михайлович не хотел, чтобы об этом знали, потому что относил своего отца к людям порядочным, убежденным, и опасался, что на нем поставят клеймо «аппаратчик»: отец отличался от тех, кого сегодня принято охаивать, компетентностью, интеллигентностью и искренне, мучительно переживал искусственный и неоправданно резкий поворот истории вспять: «Если караван внезапно поворачивает в обратную сторону, — говорил он сыну, — то впереди оказывается хромой верблюд».
Визит к Богдановичу и Решетникову показал, что допрос первого необходимо тщательно подготовить; именно поэтому Кокорин перенес его на среду, а весь вторник с утра до поздней ночи мотался по городу, проделав тот же путь, которым до него шли Каменев и Решетников (в том, что сыщики отработали полученный аванс сполна, он уже не сомневался, зря только Решетников не рассказал всего, что ему было известно — сократил бы временные затраты). Ни к какому выводу Алексей Михайлович, однако, не пришел — он всегда сторонился каких бы то ни было умозаключений до полного выяснения обстоятельств, — не было и сколько-нибудь стройных версий. Были сомнения, и теперь эти сомнения предстояло развеять вдовцу Богдановичу.
«И пусть развеет, — искренне думал Кокорин, двигая мебель: свое глубокое и тяжелое кресло он поставил Богдановичу так, чтобы тот оказался к окну спиной, а к следователю — левым боком; себе же взял жесткий венский стул с инвентарным номером. — Пусть развеет!.. Зачем нервы человеку трепать? Он и без того пострадал: сидел в тюрьме (будет небось давить на этот факт своей биографии: «Вы думаете, если я сидел, то меня можно подозревать?»), надорвался на торговой работе (и это учтет наверняка: «Вы думаете, если я работаю в торговле, то на меня сыплется манна с небес?»).
Была ли у Богдановича поддержка «сверху»? Даже при особом таланте Архангельский торговый техникум и Московский годичный институт экономики и бизнеса едва ли послужили ему трамплином в стремительной карьере.
Опоздание на допрос следователь расценил не как недисциплинированность (сослуживцы характеризовали Богдановича как человека жесткого и пунктуального), а как нетактичный прием.
Он достал из портфеля кассетный аудиомагнитофон — подарок ребят из техотдела ФСК. Вещица размером с покет-бук включалась автоматически при малейшем шуме и отключалась через две секунды после последнего звука. Магнитофонная запись позволяла сэкономить на оформлении протокола в присутствии свидетеля, хотя кредо и опыт Кокорина предполагали визуальные наблюдения: пантомимика составляла предмет его научного интереса. Взгляды и жесты позволяли получить шестьдесят процентов информации, словам же отводилось не более семи. Еще тридцать — тональностям и интонациям, так что последующее прослушивание магнитофонной записи иногда приводило к открытиям.
Факт он считал вещью настолько же «упрямой», насколько и «голой»: из верных фактов можно выстроить ложные выводы.
— Прошу простить за опоздание: попал в «пробку». — Тусклый взгляд, слегка замедленная речь, приглушенный голос должны свидетельствовать об угнетенности вдовца.
— Присаживайтесь, Леонтий Борисович. Нет, не сюда — вот сюда, в кресло. Здесь вам будет удобно.
Эмоциями повелевает правое полушарие, логикой — левое. Каждое координирует разноименную сторону тела. То, что человек старается продемонстрировать, отображается на правой половине лица; что переживает реально — на левой. Именно поэтому Кокорин так установил кресло: его интересовало то, что представляет собой Богданович на самом деле.