— То есть в течение последнего месяца ключ находился дома?
— Да.
Кокорин снова принялся печатать, на сей раз пауза потребовалась ему. Получалось, что либо Богданович говорил неправду, либо неправду сказала Кира детективу Решетникову.
— Скандалы промеж вами случались часто? — «свойски», как бы ненароком, поинтересовался Кокорин.
— Часто, — неожиданно ответил Богданович.
— Причина?
— Причина… Причина — крайняя нервозность Киры. Скандал мог возникнуть на ровном месте. Я даже настоял, чтобы она показалась врачу.
— Когда это началось?
— Что… началось?
— Нервозность когда стали замечать?
Богданович изобразил задумчивость.
— Полгода тому назад. — Он помассировал виски, наклонился вперед и зажмурился, затем откинулся на спинку и тряхнул головой: — Полгода тому назад она узнала, за что я сидел на самом деле.
Теперь у него был вид глубоко несчастного человека, и даже глаза заблестели слезой. Кокорин подумал, возможно, жертва не она, а он, и все, что Кира рассказала детективу Решетникову, могло оказаться вымыслом. Но было то, что мешало Кокорину проникнуться сочувствием к сидевшему перед ним человеку: он не признавал раскаявшихся насильников.
— Как узнала? — спросил Кокорин, выдержав паузу и поняв, что именно этого вопроса подследственный от него ждет.
— От меня. Вернее, я бы ей никогда не рассказал об этом, но по телефону стала звонить какая-то женщина. Она говорила, что жертва насилия — это ее слова, не мои — жива и ничего не забыла. В другой раз было что-то вроде угрозы: пусть он не думает, что отделался пятью годами… Ну и прочее в таком духе. Звонков было три…
— Когда?
— В сентябре и начале октября, кажется… Да, именно: незадолго до моего дня рождения десятого октября состоялось объяснение. Кира стала нервничать, смотреть на меня подозрительно, следить за мной. Плохо спала по ночам. Да и я тоже, признаться. Жить в постоянном ожидании разоблачения невыносимо. И я ей все рассказал. В надежде, что станет легче.
— Не стало?
— Наоборот. Неделю она не разговаривала со мной, уверяла, что никогда не вышла бы за меня замуж, знай об этом раньше, отказывалась от еды. В молодости она была актрисой, у нее был муж актер, потом она уличила его в изменах, они разошлись со скандалом. Видимо, профессиональная впечатлительность и неудача в первом браке сказались. Постепенно все наладилось, но только внешне… Внешне, да… На самом деле было достаточно малейшего повода, чтобы возникла ссора. Я предоставил ей полную свободу действий, достроил дачу, купил «Ситроен», не ограничивал в средствах… Насколько, конечно, позволял мой заработок. Сам все время пропадал на работе — расширял производство, налаживал торговые связи… Словом, прятался за работу, чтобы не появляться дома. Не интересовался даже, как она проводит время. Иногда она рассказывала об этом сама — под настроение.
— У нее были подруги?
— Какие сейчас подруги-друзья, вы сами знаете. Интересов и особых привязанностей за Кирой я не замечал — театры она категорически отвергала, иногда звала знакомых в ресторан, выезжала с кем-то за город, бывала за границей — в Голландии, Германии, Франции, в прошлом году летом — в Арабских Эмиратах. Посещала массажный кабинет… В общем, вела жизнь праздную, но удовольствия от нее, похоже, не получала.
— А родственники?
— Сама она родом из Пензы, там сейчас живет ее отчим — у него уже другая семья, он Киру никогда не любил и не признавал, даже на похороны не приехал.
— Он знал о том, что она умерла?
— Кирин брат Егор — он переехал в Воронеж и живет сейчас там, да вы его видели на похоронах в понедельник — сообщил.
Кокорин вновь сделал паузу на ведение протокола. Правдивость показаний Богдановича в той части, которая касалась его жены, сомнений не вызывала, постепенно вырисовывался ее психологический портрет: жила с отчимом, значит, непростые взаимоотношения в семье не могли не сказаться на ней; затем — неудачное замужество, супружеские измены — снова травма; потеря работы, отвращение ко всему ненастоящему, фальшивому, театру в том числе и, наконец, второе замужество. В тридцать лет одинокая женщина находит прибежище, начинает новую жизнь, но вдруг оказывается, что и этот человек ее обманывал, и она уже не в состоянии видеть в нем родного, она видит в нем насильника и обманщика, нечистоплотного торгаша. Все, что было в ее биографии подлого и лживого, наслаивается, она теряет веру, отчаянно пытается жить той жизнью, которую навязывает ей Богданович, тратит деньги на приобретение подруг, но понимает, что такой дружбе грош цена, и продолжает оставаться одинокой, какой и прожила всю жизнь, несмотря на обилие знакомств и наличие семьи.
— В ваше отсутствие Кира Михайловна брала деньги?
— Там не хватает полутора тысяч долларов.
— Часть из них вам вернули?
— Триста сорок тысяч в российских рублях.
— Знаете, куда она потратила остальные?
Богданович кивнул:
— На частного сыщика, который обнаружил ее… мертвой.
— Вы с ним разговаривали?
— Сегодня по телефону. Он не сказал, какое именно поручение она ему дала.
— Подобные сделки утрачивают конфиденциальность со смертью клиента, но только в отношениях с органами надзора и охраны правопорядка. Для всех остальных, тем более лиц, которым предъявлено обвинение, это пока остается тайной в интересах следствия. — Кокорину показалось, что Богданович вот-вот грохнется в обморок: лицо его стало мертвенно-бледным, он вынул платок и стал отирать лицо, ожидая подвоха, но все же не решаясь задать вопрос, который мог ему подсказать, как вести себя дальше.
— Я понимаю, — проговорил он едва слышно, — понимаю. Для меня это не тайна, Алексей Михайлович.
— Вот как?
— Если можно, стакан водички, пожалуйста…
Кокорин подошел к маленькому холодильнику «Снайге» в противоположном углу, достал бутылку «Ессентуков».
— Я нервничаю, — продолжал Богданович. — Нервничаю от двусмысленности ситуации. Хочу, чтобы вы меня поняли: она умерла… Застрелилась или ее убили, тут уж не мне разбираться… А я — без пяти минут на скамье подсудимых. Я виноват во всем, виноват, и не ищу никаких оправданий…
Кокорин поднес ему стакан с шипящей водой, Богданович благодарно кивнул и выпил залпом.
— Спасибо.
«У него очень крепкие нервы, — думал Кокорин. — И ноль раскаяния. В колонии насильников не жалуют. Пять лет унижений, побоев, потом — пересмотр дела с помощью Рознера. Целое состояние! Его нужно иметь… Конфискации не было, значит, деньги, которые он наворовал до посадки, у кого-то хранились, а потом сработали. После освобождения — бизнес: от снабженца в продторге до генерального директора. Знакомства, связи, женитьба на актрисе — нищей, неустроенной, вздорной. Трудно поверить, что это была любовь. На любовь этот торгаш едва ли способен. А тогда что?..»
— Вы ее любили, свою жену, Леонтий Борисович? — допечатав страницу до конца, спросил он так, словно это и не допрос был вовсе, а мальчишник.
— Конечно. — На лице Богдановича — удивление, изумление даже. И растерянность: он ведь дал точную посылку, заявив, что знает, зачем Кира обращалась к детективу. А следователь — о другом, совершенно о другом. — Я ее любил, я делал все, чтобы к ней пришло душевное равновесие. Поговорите с моими сослуживцами, они не раз становились свидетелями, как я гасил пожар, который она так и норовила распалить в присутственных местах. Но я молчал и терпел, помня свою вину, молчал и терпел, надеясь, что все образуется и она поймет…
Он замолчал, почувствовав, что следователь не слишком ему верит: Кокорин сидел, подперев большим пальцем подбородок и скрестив руки на груди, и смотрел на подследственного, будто тот был распят иголками на предметном стеклышке микроскопа.
— Извините, мне трудно рассказывать о чувствах следователю прокуратуры.
— Вы всегда хранили пистолет в столе?
— Нет. Иногда я брал его с собой. Иногда держал в сейфе.