— На какой еще калым?
— Не знаю, не знаю!.. Вот приехал автобус, вот человек пять вышли, давай нас собирать. По всему кварталу. В автобусе уже кто-то сидел. Одного Кентуху и взяли. Все хотели, а вот его взяли. Рабочие нужны, за еду. Еду обещали, а хто будет стараться — денег. Кентуху отобрали, а так больше никого. Дак пошел, после вернулся и кофту с себя снял. И мне подарил. «На, — грит, — Мартын…» Это я Мартын, прозвали за фамилию… «На, — грит, — не помни зла». Пощасливило ему, пощасливило!..
— Погоди, Мартын, — миролюбиво оказал Каменев. — Откуда у него эта кофта, он не говорил?
Бомж замотал головой так, что она чуть не оторвалась:
— Ни-и-и! Ни Боже ж мой! Разве ж я б не сказал? Сказал бы!..
— А где он ночевал?
Мартын наклонился и посмотрел в ветровое стекло на верхний этаж пятиэтажного дома:
— Дык, вона… на чердаке! Там теперь я. Тепло, матрас есть. Гоняют, правда. Жильцы. Одного нашего с крыши зимой сковырнули!..
— Когда этот автобус за калымщиками приезжал?
— И-и-и!.. Давно. Весной.
По такому ответу Каменев понял, что спрашивать что-либо у него бесполезно.
Каменев переключил фары на ближний и выполз со двора. Бомж вцепился в панель, вертел головой, словно ожидал удара справа или слева.
— Посиди здесь, я поесть куплю, — Каменев вышел возле дежурного ларька. Купил пачку печенья, сосиски в пластиковой упаковке, сигареты и бутылку красного вина, вернулся в машину: — Отметим, Мартын?
— А пойдем? Пойдем, чего ж!.. — сглотнул бомж слюну. — Только тихо, не то прогонят жильцы.
…Они поднялись на пятый этаж дома, выходившего на Верхнюю Первомайскую — по соседству с баней. Каменев прихватил фонарь, посветил Мартыну, который одолел лестницу проворнее, нежели можно было ожидать при его хромоте, и последовал за ним, рассовав покупки по карманам.
На чердаке стояла вонь. Ворковали голуби в дальнем углу. Хрустел под ногами керамзит. Два окошка выходили на улицу; выглянув, Каменев не сразу сообразил, что напротив через дорогу как раз и находится 49-й дом, возле которого утром в понедельник нашли портфель постовые.
— Тут я сплю. А раньше Кентуха спал. У его кореша были, только один в больницу угодил со скарлатиной… зимой, в конце… а другой в тюрьме — сдали жильцы, в квартиру, дурак, полез.
Каменев наклонился и поднял блеснувшую в луче иглу от разового шприца:
— Колешься, что ли?
— Хто? Я?.. Ни!.. Ни Боже мой!.. Я вовнутрь, себя колоть хуже нет. И где взять?..
Каменев перехватил его жадный взгляд, устремленый на торчавшие из кармана бутылку и закуску. Достал все, что было:
— На, не нажрись только сдуру. Потихоньку пей!
Бомж развернул матрас, оттащил его, и Каменев увидел книгу «Север», а рядом с ней — записную книжку, принадлежавшую, несомненно, Ариничеву: голубая клеенчатая обложка, запачканная и помя-тая, но та самая — иной здесь просто быть не могло. Эти предметы лежали вместе со стопкой газет, тряпок, оказавшихся при ближайшем рассмотрении одеждой — рубашкой, штанами, панамой защитного цвета; были здесь деревянный черенок с торчавшим сантиметра на три сточенным лезвием и карандаш.
Каменев раскрыл книгу с компасом на обложке. Увидел экслибрис — буквы «С.Ю.» из колючей проволоки. Пролистал, нашел билетик на электричку. Затем принялся под хруст печенья, уплетаемого изголодавшимся бомжем, перелистывать записную книжку, испещренную адресами, телефонами, заметками.
— Будешь? — с нескрываемой надеждой на отрицательный ответ спросил Мартын, ловко срезав полиэтиленовую пробку обломком ножа.
— Пей, я за рулем.
Забулькало.
— Давно ты здесь? — спросил Каменев.
— Я-то?.. Как Кентуха уехал… Да я и раньше жил, еще до него. А потом он драться стал. Напьется — и в зубы. Выгнал меня, бабу какую-то привел. Потом ее выгнал. А когда он уехал, я опять сюда пришел…
— Что было на ногах у твоего Кентухи, не помнишь?
— Че?.. А-а!.. На ногах-то? Нет, не помню.
Мартын хмелел на глазах, Каменев понял, что еще минута-две, и ничего он от него не добьется.
— Кто еще из ваших был, когда вербовщики на автобусе приезжали? — вырвал бутылку из рук бомжа.
— Ну ты!.. Щас я те в мор-рду!.. — возопил тот, роняя слюни. — Дай сюд-да!..
Каменев хлестнул его пальцами по физиономии, приводя в чувство, и тот отполз в угол, закрыл лицо кулаками.
— Где вас собирали? Где? Говори быстро!
— А… там!.. Возле бани… Не дерись, мусор!.. В «обезьянник» веди!..
Каменев схватил его за плечо, рванул, поволок волоком к чердачной двери. Спустить вниз хромоногого, упиравшегося бомжа стоило усилий. Он уже не заботился о тишине, голосил во всю глотку, что у него украли личные вещи, и Каменев с трудом сдерживал себя, чтобы не заткнуть его ударом кулака. Усадив Мартына на скамейку возле детской песочницы, он вызвал по телефону Филимонова:
— Извини, брат, но дело такое, что без тебя никак не обойтись.
На ожидание ушло полчаса. Во избежание общественного резонанса Мартына пришлось засунуть на заднее сиденье «Нивы» и пообещать ему вернуть недопитую бутылку, если он помолчит. Тот, конечно, не замолчал, но перестал горланить на весь двор, и это позволило Каменеву бегло изучить трофеи.
Книга «Север» издательства «ФиС» 1975 года была довольно потрепанной, испачканной, с пометками, особенно на картах с указаниями туристских маршрутов; сейчас Каменева интересовал билет на электричку, купленный, как он мог заключить, на Ярославском вокзале. Судя по экслибрису, книга принадлежала Сергею Юдину, и, значит, билет был до Болшева или Подлипок. Не было в этом ничего настораживающего, если бы не дата на билете -18.04.98 г. Юдин говорил, что никто их не навещал и сам он никуда не отлучался; Ариничева считала, что Анатолий Маркович умер, возвращаясь из Болшева утром девятнадцатого… Если бы этот билет, приобретенный в Москве, принадлежал кому-то третьему — например, Ариничевой, — то как он мог оказаться в книге, украденной из портфеля Ариничева девятнадцатого числа?
Не меньший интерес представляла записная книжка. По нескольку адресов и телефонов на каждую букву алфавита, вклеенная визитка Эдварда Кублера, перечеркнутый адрес Коренева на Неглинной, адрес новой квартиры Светланы Кореневой, где Старый Опер уже побывал. На последней странице — торопливая, неряшливая запись: буква Б и после двоеточия цифры: 13.32, 15.45, 16.10, 6.00. Эта последняя запись была сделана оранжевыми люминесцирующими чернилами. Такую ручку Каменев видел у Юдина в стаканчике возле телефона…
Когда пришел участковый Филимонов, Мартын спал.
— Знакомая личность, — сплюнул Николай Петрович. — По пять приводов ежемесячно. Только и отдохнули от него с корешами на 850-летие Москвы, когда их в Курск спровадили.
— Что это за «вербовщики» сюда наезжают, Коля? — прикурив, поинтересовался Каменев.
— Не понял тебя?
— Этот Мартын сказал, будто верхнюю часть костюма Ариничева ему оставил некий Кентуха, а самого его за миску супа взяли калымить куда-то на стройку.
— Кентуху? — засмеялся Филимонов. — Н-да, этот настроит. Разве прирежет там кого-нибудь и по новой на Колыму поедет, а не на калым. Он по пяти статьям сидел, в последний раз — за драку, до того — по двести тридцатой за жестокое обращение с животными. То-то, я смотрю, давно этого гнуса не видать в районе.
Каменев показал ему книгу и записную книжку:
— Ариничевские.
— Иди ты! — не поверил тот своим глазам. — Где нашел?
Каменев коротко рассказал о ночлежке.
— Да, Саша, — вздохнул участковый. — Какого сыскаря МУР лишился!
— Брось, ничего нет проще. Узнал у дворничихи, что бомжи после полуночи контейнеры трясут — после того, как жильцы последний мусор вынесут, и до того, как мусоровозы в шесть утра заявятся. Если бы портфель выбросили с чердака сорок девятого дома, он непременно упал бы на дорогу, согласен? Или на тротуар на четной стороне. А его нашли утром двадцатого на нечетной, туда он разве что с чердака вот этого дома мог долететь. Ну, кто будет в контейнерах рыться и костюм с чужого плеча забирать? Вот и решил подежурить. Портфель больно приметный, с именной табличкой. Такой у себя держать обломно, тем более что слух о мертвеце на скамейке по району прошел.