— Ну что, теперь порядок? Тогда давай остынем. Я согласен на ничью.
— Ой! — раздался голос у двери.
Робби не успел отпустить Ивон. На пороге кабинета стояла Эйлин Рубен, старший менеджер офиса.
— Прошу прощения, — проговорила она сиплым голосом заядлой курильщицы.
Эйлин предприняла очередную попытку бросить курить и всю неделю сосала пластиковую сигарету, которая сейчас повисла у нее на нижней губе, приклеившись к помаде.
— А мы решили немного побороться, — объяснил Робби.
— Вижу. — Она кивнула и захлопнула дверь. Робби поднялся и весело воскликнул:
— Вот здорово! Все идет точно по плану. В понедельник Эйлин расскажет всем, как я уложил тебя на ковер.
Да, Робби был прав. Все шло по плану. Но улыбаться Ивон не хотелось. Она всегда очень долго отходила от приступов ярости.
— Ну что? — спросил он. — Может, двинем куда-нибудь выпить? Зароем топор войны. Пойдем?
— Ты же знаешь, я не пью.
Ивон встала и поправила юбку. Колготки развернулись на талии на триста шестьдесят градусов, и она направилась в дамскую комнату привести себя в порядок, бросив через плечо:
— Я мормонка.
Никакой мормонкой она не была. Ее отец был человеком набожным; возможно, и она пошла бы по его стопам, если бы ощущала поддержку матери. Но та смотрела на вещи иначе и, родив Меррил, старшую сестру Ивон, совсем перестала интересоваться церковью. К тому времени отец уже существовал сам по себе.
Они жили в небольшом городке Каски у Скалистых гор в Колорадо, который, сколько Ивон его помнила, постоянно пребывал в дремотном состоянии. Разбудили городок появление в округе курортов, строительство больших торговых центров и многозальных кинотеатров. Но это все случилось позднее, а в детстве Ивон сюда редко кто заглядывал.
У Ивон было шестеро братьев и сестер, она шла по счету пятой. В таком положении недолго и затеряться. Ивон и считала себя затерянной. В доме было полно народу, девять человек, а потом и десять, когда к ним переехала жить Ма-Ма, мамина мама. Ивон всегда находилась на периферии домашних событий. Родительскую волю для нее олицетворяла сестра, как бы передавая их требования. Не клади локти на стол, мама этого не любит, и тому подобное. В общем, детство у нее было второго сорта, родительская забота из вторых рук. Порой Ивон чувствовала себя здесь посторонней и даже неуместной.
Ивон росла странной девочкой, не такой, как все, и знала об этом. Она не улыбалась в нужные моменты, говорила «Да», когда следовало сказать «нет», до нее слишком поздно доходили шутки, особенно плоские. В общем, все не так и не к месту. Вне дома Ивон никогда не ощущала себя свободной и вечно смущалась. Все считали ее сложной и нечуткой, ведь она, похоже, не различала оттенков. Тон, настроение, с каким с ней беседовали, не имели никакого значения. Ивон задавали вопрос, она бесстрастно отвечала, и все. А что еще требовалось, она не знала. С ней избегали общаться, и это ее мучило. Думала: «Меня никто не понимает. Все видят то, что на поверхности, а внутрь заглянуть желания нет».
Сегодня Ивон вернулась домой в мрачном настроении, которое сопровождало ее большую часть жизни. Провозилась с этим дураком, и вот растянула плечо. Вспомнила сцену в кабинете Робби и чуть не рассмеялась, но оборвала себя. Не зубоскалить надо, а стыдиться. Агент должен управлять подопечным, а Фивор оказался неуправляемым. Или я сама неуправляемая?
Квартирка у Ивон была вполне приличная, с одной спальней. Мебель взята напрокат. Обустраивала ее команда прикрытия из Вашингтона, так называемые перевозчики. Они привезли мебель в фургоне, в комбинезонах национальной компании грузовых перевозок. Первым делом внимательно осмотрели вещи Ивон на предмет ликвидации малейших признаков того, кем она была на прошлой неделе в Де-Мойне. Заменили все, что имеет какую-то идентификацию, даже лекарство, которое она иногда принимала от аллергии. Ивон Миллер переселилась сюда, как кукла, со всеми новенькими принадлежностями.
Затем перевозчики искали «жучки», проверили окна, стены и, наконец, выдали ей длинный список предписаний и запретов. Дорвилл, старший команды, протянул бумажник с водительским удостоверением, кредитками, картами медицинского и социального страхования. Была вложена даже фотография трех девочек, ее «племянниц».
— Делайте покупки, не стесняйтесь, — сказал Дорвилл, продолжая выстукивать пол. — Все счета будут оплачены.
Ивон стояла перед зеркалом в небольшом холле и ощупывала плечо. В уик-энд придется посетить массажный кабинет. От этой мысли повеяло какой-то надеждой. Вспомнилась приятная истома после занятий в спортзале, служивших ей бальзамом от скуки. С понедельника по пятницу расписание было примерно одинаковым. Сначала работа, потом Робби высаживал Ивон у дома, и она шла в спортзал. На обратном пути покупала продукты, которые можно разогреть в СВЧ-печи. Остаток вечера Ивон проводила за стиркой, смотрела спортивный канал и диктовала на микрокассету отчет за день, она прятала ее в специальное отделение дипломата, застегивающееся на молнию. На следующее утро она под каким-нибудь предлогом заходила в офис Джеймса Макманиса и передавала ему кассету. И так постоянно.
А вот уик-энды Ивон не любила, потому что девать себя было совершенно некуда. По воскресеньям она звонила матери или сестре Меррил из автомата. Причем дважды использовать один и тот же категорически запрещалось. Порой приходилось отъезжать за несколько миль от дома. Лучше подходил аэропорт. Там хороший обзор и можно легко проверить, нет ли «хвоста». Через месяц Ивон позволят встречаться вне работы с кем-нибудь из агентов из офиса Макманиса. Но сейчас ей предстояло провести вечер одной. Она собиралась пойти в спортбар, расположенный в нескольких кварталах отсюда, посмотреть игру на Суперкубок и попить безалкогольного пива. «Ничего, справлюсь, — говорила она себе. — Ведь справлялась же прежде».
Ивон смотрела в зеркало. Прошло почти два месяца, а она по-прежнему себя не узнавала. Контактные линзы — это еще ничего, их и прежде приходилось надевать во время выполнения задания. А вот макияж… прическа, крашеные волосы. Все это было настолько противно, что у Ивон даже подгибались колени. Нет, она не была дурнушкой. Однажды, когда ей было одиннадцать лет, она услышала разговор матери и Меррил в прихожей. Они собирались в церковь, кажется, на Пасху. «Правда, она хорошенькая?» — спросила Меррил. «Наверное, — ответила мама и вздохнула. — Только какая-то непримечательная». Не то что красавица Меррил, которая уже дважды выходила в финал конкурса «Мисс Колорадо».
В дальнейшем эта непримечательность ей очень пригодилась, поскольку была одним из основных требований, предъявляемых к агентам. Она уже привыкла к ней, и вдруг ее заставили ходить накрашенной и расфуфыренной.
Ивон вспомнила схватку с Фивором и поморщилась, как от боли. Закрыла глаза на несколько секунд, а когда открыла, снова посмотрела в зеркало. Толстый слой пудры на щеках, фальшивый румянец… А глаза, зеленые от природы, казались сейчас узенькими и темными. «Зачем я согласилась? — спрашивала она себя, щурясь от нестерпимо яркого света. — Почему это назначение, прежде казавшееся ответственным и почетным, сейчас наводит уныние?» Ивон знала ответ на вопрос, который ей задал Макманис в Де-Мойне. Она сознавала, почему с такой радостью приняла назначение, а теперь чувствует себя подавленной.
Да потому, что ей тридцать четыре года, и все лучшее у нее, видимо, в прошлом. Так, во всяком случае, думают об этом возрасте некоторые, и у Ивон нет оснований с ними спорить. У нее была работа. Солидная. Был кот. Были братья, сестры и их дети. Были церковь по воскресеньям и репетиции хора вечером по четвергам. Но иногда она просыпалась ночью и долго не могла уснуть. Сердце сжималось от смутной тревоги: то ли что-то приснилось, то ли еще что. И вдруг Ивон осеняло: жизнь идет, и совсем не так, как нужно… А вскоре возник телетайпный листок от заместителя начальника управления, и сердце затрепетало от радостного предчувствия. Она рассматривала депешу — прописные буквы, сокращения, язык ФБР, — и каждое слово прочно впечатывалось в сознание. Важное задание. Приключение. Шаг вперед, а не назад. И самое главное: от шести месяцев до двух лет. Возможно, навсегда. Шанс изменить жизнь.