Чуть дальше сидел подросток, афроамериканец, одетый, несмотря на холод на улице, лишь в белую футболку в засохших коричневых кровяных пятнах. Одна рука у него была на перевязи. Он поддерживал ее другой, здоровой. Рядом, ссутулившись, сидела пожилая женщина в теплом зимнем пальто, видимо мать, она периодически огорченно покачивала головой. Ивон решила, что мальчика пырнули ножом.
Те, кого они искали, находились в последнем ряду. Родственники женщины, за жизнь которой где-то совсем недалеко отсюда сейчас боролись врачи. Молодой мужчина, муж, почти молитвенно сложив руки, уставился в одну точку. Пожилая пара, отец с матерью. Он толстый, черноволосый, с грубым лицом, из кармана рубашки выпирает пачка сигарет. У жены подергивается челюсть. Увидев их, она моментально заплакала. Робби скользнул на стул и взял ее руку. Извлек из кармана позолоченный футлярчик и достал визитную карточку:
— Я Робби Фивор.
Дальше через несколько стульев одиноко сидела девочка лет девяти, аккуратно одетая, кудрявенькая. Старший ребенок. Наверное, упросила, чтобы взяли с собой. Хотя девочка не отрывала взгляда от своих коленей, Ивон показалось, что она единственная в семье осознает серьезность ситуации. Ощущает пропасть, на краю которой они все сейчас стоят.
Робби вытащил желтый блокнот и начал записывать, внимательно выслушивая каждого. Минут через десять прибыл Мортон. Медленно, прихрамывая, он подошел и занял место между отцом и дочерью. Сначала заговорил с ней: тихо, спокойно, не стараясь развеселить. Просто задавал вопрос и терпеливо ждал ответа. Затем Мортон полез в дипломат, извлек оттуда журнал кроссвордов и карандаш, дал девочке и повернулся к отцу.
Вот так и работали эти два адвоката, атакуя семью с двух сторон.
— Рикмайер… Здесь есть родственники Синтии Рикмайер?
Все подняли головы. Говорил доктор, хирург. Он стоял в дверях, в операционном одеянии и зеленой шапочке. Рядом две женщины, ординаторы. Одна тоже в операционном, другая в длинном белом халате, со стетоскопом на шее. Видимо, приняв Робби и Мортона за родственников, доктор тоже пригласил их в смежную комнату. Ему явно не терпелось поскорее с этим покончить. Мать Синтии заголосила, упала на колени и, повернувшись к распятию, начала бессвязно молиться. Муж смотрел на нее, горестно качая головой. Робби попытался записывать за доктором в желтый блокнот, но ординаторша с хмурым видом сделала ему замечание. Тогда он направился к матери покойной и обнял ее за плечи.
Тем временем Мортон подвел девочку к отцу, который молча сжимал и разжимал кулаки. Из-под его очков стекали слезы. Дочка приникла к нему. Мортон взял ее за руку и тихо заплакал. Ивон с изумлением смотрела на него. Еще больше ее поразил Робби, даже напугал. Он стоял с близкими покойной и тоже плакал, настоящими слезами. Ивон никогда не плакала, поскольку настоящим спортсменам не пристало лить слезы, даже если очень больно.
Потом Робби предложил помощь в организации похорон. Сказал, что знает одну приличную похоронную фирму. Дал Ивон номер телефона и попросил позвонить. Выходя, она увидела, как он полез в дипломат за бланком договора. «Настоящим подтверждаем право адвокатской фирмы „Фивор и Диннерштайн“ представлять нас…» — Ивон это все знала наизусть.
Робби передал бланк вместе с авторучкой мужу покойной. Тот сидел в безвольной позе на стуле, обнимая дочку, и сосредоточенно рассматривал большие часы на стене. Теща потребовала, чтобы он подписал договор. Говорила, что обязана разобраться с подонками, которые не смогли уберечь ее Синтию. Она не успокоится, пока их не накажут.
Когда Ивон вернулась, глаза у Робби уже были сухими. Пальто застегнуто, шарф на месте, дипломат в руке. В том, что там лежит подписанный договор, Ивон не сомневалась.
Робби поцеловал мать покойной и шепнул что-то одобряющее. Затем, уходя, напомнил всем, даже девочке, чтобы они никому не сообщали о намерении предъявить иск, особенно представителям страховой компании. Звонки следует переадресовывать фирме «Фивор и Диннерштайн», Мортон остался с девочкой.
— Сделай заметку, — произнес Робби, как только они сели в «мерседес», — позвонить в округ Озман и выяснить, когда назначат экспертизу коронера. Нам нужно в это время быть там. Очень многое зависит от того, как он оценит развитие инфаркта. Если в заключении будет указано, что это случилось три дня назад, то лечащий врач сможет утверждать, что, если бы он вчера поставил правильный диагноз, больную все равно спасти бы не удалось. — Робби продиктовал Ивон фамилию патологоанатома, которого следовало пригласить на экспертизу. Если надо, он даст свое заключение, отличающееся от заключения коронера.
Дальше они ехали молча. Прислушиваясь к печальным вздохам Робби, Ивон немного успокоилась. Она боялась, он станет радоваться, что удалось провернуть выгодное дельце. Клиника осталась далеко позади, они уже мчались по шоссе. От простиравшихся справа и слева заснеженных кукурузных полей веяло холодом.
В душе Ивон бушевала настоящая буря. Наконец она не выдержала:
— Ты как-то упоминал, что твою фамилию следует произносить «Фивор». А обычно ты произносишь «Фивер». Как же правильно?
— Фивер. Фивор. Я откликаюсь и на то, и на это. Когда мечтал стать звездой, то думал, что Фивер лучше. Погорячее[28]. Верно? — Он пожал плечами. — Впрочем, окружающие называют меня «Фивер». А я предпочитаю варьировать свою фамилию в зависимости от обстоятельств.
— Не понимаю.
— Фамилия моего дедушки была Фабер. Ну, там, на родине. Это обычная иммигрантская история. Выговор у дедушки был еще тот, и чиновник при оформлении документов записал, как ему послышалось. Получилось «Фивор». Но мне кажется, что здесь все равно чувствуется что-то еврейское. Понимаешь, Фивор… Фабер. Лучше уж быть Фивером. По крайней мере, с Рикмайерами. Кто знает, как они относятся к евреям. В общем, это часть игры.
Ивон задумалась, а Робби заулыбался, как всегда довольный, когда ему удавалось ее озадачить.
— А слезы? Тоже часть игры?
— Вернее, это что-то вроде торговой марки фирмы «Фивор и Диннерштайн». Понимаешь, в нашем бизнесе царит жестокая конкуренция. Каждому хочется потешить свое самолюбие, прослыть самым-самым адвокатом и отхватить выгодный договор, например, как тот, который мы сейчас получили. Верно? Он ведь действительно хороший. А вести распространяются быстро. Думаю, в этом захотят поучаствовать не менее дюжины разного рода личностей. Родная тетя, или коп, что живет по соседству, или их проповедник — все начнут стучаться в двери Рикмайеров и утверждать, что знают лучших адвокатов, чем Фивор и Диннерштайн. Я же намерен намертво прилипнуть к этим людям, по крайней мере, недели на три, чтобы успеть провернуть их дело. И все равно мы уже имеем преимущество перед другими адвокатами, которые будут пытаться нас отпихнуть. Ведь эти ребята тоже знакомы с таким профессиональным приемом. Но не они плакали вместе с близкими покойной, а мы с Мортоном. Не они, а мы в первые минуты горевали с ними.
— Значит, у вас такой прием… Неужели ты можешь взять сейчас и заплакать?
Робби попросил Ивон подержать руль, а сам прижал руку к носу. Когда он, наконец, повернул к ней лицо, его глаза были полны слез. Робби моргнул, и они потекли по щекам. Через мгновение горестное выражение сменила лукавая улыбка.
— Вот! — воскликнул он, принимая руль.
Ивон смотрела на него, откинувшись на спинку сиденья. Щеки все еще влажные, а лицо довольное. Робби явно наслаждался эффектом, какой вызвал его маленький театральный этюд.
«Но ведь и я тоже играю, — мелькнуло у нее в голове. — Выходит, между нами нет большой разницы».
— И ты можешь приказать себе плакать? — спросила она. — Как я приказываю руке сжать и разжать кулак?
28
Игра слов: англ. «фивер» (feaver) означает «лихорадка», «нервное возбуждение», а «фивор» (favour) — «любезность», «расположение».