Они вышли на автостоянку. Солнце уже пригревало. В некоторые дни даже бывало совсем тепло, но зима, упрямая старая ведьма, все еще цеплялась, не желала уходить. Небо заполняло уродливое месиво облаков. Робби одолевали воспоминания.
— Но, понимаешь, — произнес он, вглядываясь в масляные радуги на асфальте, — когда доходило до настоящего дела, она была излишне благонравной, как и большинство дам того времени. Вообще-то, я ничего точно не знаю. Какой-то период у нее действительно был приятель, — она сошлась с ним через несколько лет после того, как смылся мой папаша, — но все кончилось так, как обычно кончается. Однажды вечером я застал мать плачущей. Она стала уверять меня, а главным образом себя, что это к лучшему. К тому же, он был гой. Нееврей. И моложе ее. Я жутко разволновался. Невыносимо видеть, как мама плачет. Мне было тогда одиннадцать лет. Очень хотелось схватить дубину и размозжить тому парню башку. Особенно когда я представлял его, ну, понимаешь, с моей мамой. — Робби неожиданно рассмеялся. — Я по-прежнему на него зол, мне хочется его убить. — Он выпустил изо рта пар и улыбнулся Ивон, приглашая вместе посмеяться над своими чудачествами.
21
Неудача с судьей Школьником заставила Сеннетта серьезно задуматься. Робби мог сейчас сделать свой обычный ход — объявить дело смертельно больного маляра улаженным и назначить судье встречу для передачи взятки, — но Стэн чувствовал, что только этими действиями умаслить Вашингтон не удастся. Если дело дойдет до суда, адвокат Школьника будет убеждать присяжных, будто в первом эпизоде его подзащитный вообще отказался от взятки, что подтверждено записью, а во втором переданный конверт взяткой не считается, поскольку решение судьи от этого не зависело. Ведь Школьник в разговоре ясно дал понять, что в подобных случаях всегда для обеих сторон приостанавливает процесс предоставления документов. Поэтому Сеннетт предложил Робби подать ходатайство с просьбой удовлетворить иск его клиента на основании состязательных бумаг. То есть без судебных дебатов и предоставления поддерживающих документов. Сеннетт считал, что из этого может что-то получиться, поскольку тогда, в машине, Школьник категорично заявил, что такое ходатайство не удовлетворит ни при каких обстоятельствах.
— Если вы оба явитесь в суд, — объяснил Стэн, — Школьник поймет, что Макманис полюбовно уладить дело не согласился. Отклонив ваше ходатайство, судья тем самым инициирует процесс предоставления документов. Но тогда Макманис обнаружит, что ваш клиент смертельно болен и в результате никто ничего не получит. Ни вы, ни дети маляра, ни сам Школьник. — Стэн был убежден, что загоняет судью в угол.
— Вы не учли только одно, — заметил Робби. — Чтобы все это уразуметь, у Барни не хватит ума.
Школьник действительно очень удивился, когда Фивор и Макманис появились в зале суда со своей тяжбой. Судья напряженно вчитывался в бумаги, почесывая подбородок. Такое ходатайство удовлетворять ни в коем случае нельзя — это единственное, что ему известно наверняка, и он его сразу отклонил, как предсказывал Робби.
Казалось бы, дело принимает неблагоприятный оборот, однако горевать было рано. После судебного заседания Школьник пригласил участников тяжбы — Фивора с Ивон и Макманиса — к себе в кабинет. Угостил кофе, рассказал несколько пристойных анекдотов, а затем начал изо всех сил давить на Макманиса, чтобы тот согласился урегулировать дело полюбовно.
— Джим, сегодня вы уйдете отсюда в своих гаткес. — Школьник обращался к Макманису, которого видел впервые, словно они были добрыми знакомыми уже много лет. — Вы знаете, что это значит на идиш? Могу перевести: вы уйдете в своих ботинках. Но кто знает, как все сложится в следующий раз, когда Фивор подаст другое ходатайство? И не подумайте, что мной руководит предубеждение, ни Боже мой. В подходе к этому делу я сохраняю объективность. Полную. Поверьте, единственное, чему успеваешь научиться, просидев в судейском кресле двадцать шесть лет, так только этому. Необходимо проанализировать все факты и выслушать обе стороны. Это самое главное. Кто знает, как все сложится в следующий раз? Может быть, я опять приму вашу сторону. Но с тем же успехом удовлетворю и ходатайство истца. А почему бы и нет? — Судья поднял указательный палец. — И тогда с чем же вы, Джим, остаетесь? Не понимаю, почему это страховые компании так любят цепляться за свои деньги до самого конца. Кстати, у него есть семья? — Школьник обратил на Робби невинный взор. — У истца.
В результате, чтобы дать сторонам возможность обдумать свои замечания, Школьник продлил предоставление документов на месяц. Правда, закончить встречу с нужным апломбом ему не удалось. Он говорил, не отрывая взгляда от книги записей в кожаном переплете, которая лежала у него на столе.
Хитрец все эти пассажи превосходно зафиксировал. Все шло хорошо, но принимать поздравления Сеннетт воздержался, ведь главное еще впереди. Если Школьник возьмет деньги и нормально сработает установленная в «линкольне» сложная аппаратура, то тогда, наверное, можно рассуждать об успехе. Двенадцатого апреля Робби сообщил Пинхусу, что дело маляра улажено полюбовно, и оставил судье сообщение о встрече.
— Помните, для нас очень важно, чтобы судья взял деньги и что-нибудь произнес по этому поводу, — сказал Стэн, когда Робби собрался уходить.
Будучи ниже ростом, Стэн все-таки ухитрился положить свои маленькие руки на плечи Робби и посмотрел в глаза почти что с мольбой. Федеральный прокурор не приказывал, а просил. По-дружески. Это произвело большое впечатление на всех, даже на Робби.
— Судья, извините, но мне пришлось вас слегка ужать, — промолвил Робби Фивор, сев на кожаное сиденье «линкольна», красное, будто его покрыли лаком для ногтей.
Он внимательно изучил видеозапись прошлой встречи и теперь постарался лучше продемонстрировать конверт. Просто взял и помахал им перед объективом. Сегодня картинка была четче. Элф добавил еще один усилитель. Кроме того, Сеннетт, заплатив приличную сумму, арендовал в отделе борьбы с распространением наркотиков второй аппаратный фургончик, который работал в качестве резервного. Пока Элф лихорадочно управлял аппаратурой, мы трое, Стэн, Макманис и я, пристегнувшись к небольшим металлическим сиденьям, по монитору следили за встречей Робби с судьей.
— А? — Школьник вскинул голову и, видимо, ничего не поняв, принялся анализировать политику Клинтона в области здравоохранения.
Он занимался этим около пяти минут, не обращая внимания на манипуляции Робби с конвертом. Все происходящее снимала камера, но судью нужно вынудить заговорить о деньгах. Если конверт будет засунут в щель между сиденьями, адвокат заявит, что Школьник ничего о нем не знал. Робби использовал уловку, какую уже применил при встрече с Уолтером.
— Понимаете, судья, мне неудобно, но на сей раз здесь меньше, чем обычно. Договориться с этим идиотом Макманисом было нелегко. Пришлось пойти на кое-какие уступки. Я же старался ради сирот, чтобы они получили побольше. И мне очень не хочется, чтобы вы обижались.
Это было явным нарушением процедуры. Школьник насупился и некоторое время напряженно соображал. Наконец он бросил взгляд на конверт и тихо спросил: «Виифиль?» — что в переводе с идиш означало: «Сколько?»
— Восемь. Это нормально?
Школьник громко рассмеялся:
— Мой Бог, пусть бы они все так беспокоились, как вы. Конечно, достаточно. Робби, сколько лет мы работаем вместе? Ведь мы друзья. Так что, если вы сочли нужным дать столько, пусть будет столько. Кроме того, в прошлый раз вы дали мне… ни за что. — Посмотрев в изумленное лицо Робби, он добавил: — Вместо Джиллиан.