— Господин…
Ромен вздрогнул от неожиданности.
— Я с вами, — сказал Фариз.
— Зачем ты здесь? — спросил Ромен,
— Нельзя одному ходить в подземелье, вы же знаете, господин…
Преданность помощника раздражала Ромена, он выругал Фариза. Но не ценить его верность нельзя. Мало ли что может произойти в подземелье: обвал, сработает тайная ловушка жрецов. Сколько погибло исследователей в таких лабиринтах — сошло с ума, заболело неведомыми болезнями. Египтянин прав: не надо ходить одному. Все же Ромен пошел, оставив Фариза за поворотом подземного коридора. Ромен был реалистом. Пусть даже в его жилах течет горячая марсельская кровь, ум у него холодный. Каждый день Ромен убеждает себя, что чувства надо держать в узде, рассудок должен быть холодным и трезвым. Даже, когда хочется нажать на выступ внизу двери, когда до осуществления мечты — полшага.
Быть может, уехать куда-нибудь? На это у Ромена не хватит сил. Он будет сторожить дверь, как цепная собака. Слишком долго он шел к двери.
Сгущаются сумерки. Ромен откладывает в сторону план некрополя, смотрит в окно. Пустыня меняет краски — с сиреневой на серую, темную. Ромен не зажигает огня. Прислушивается, как умолкает лагерь, люди укладываются спать. Мягкими шагами тишина входит в мертвый город, в комнатушку исследователя. Усыпляет Ромена. А может быть, заставляет грезить. Ромен откидывается в кресле, смотрит и не видит окна. Он уже не в клетушке — он, как птица, выпущенная в небо. Раздвигается горизонт. Раздвигается время. Перед Роменом струится странная, неторопливая жизнь. Звучит голос, рассказывает о прошлом.
— Фараон Хуфу-Хеопс — правил в начале третьего тысячелетия до нашей эры, в эпоху Древнего царства…
Кто это говорит — Геродот? Ромен не в силах поднять отяжелевшие веки. Или — история?.. Или это он сам говорит с кафедры Коллеж де Франс? Конечно, это он сам. Вспоминает и говорит. И видит то, о чем говорит.
Ему интересно рассказывать. Еще интереснее видеть, как слова воплощаются в живые картины. Но как он может видеть, если он за кафедрой Коллеж де Франс?.. А не все ли равно? Ромен следит за картинами, которые развертываются перед ним. Он это рассказывает, или история, или Геродот — безразлично. Главное — он видит. И ему надо видеть все и рассмотреть до конца.
— Египет сложился как государство. Наступил расцвет деспотии. Фараон становится богом, требует божеских почестей. Слово фараона — закон. Чтобы утвердить могущество, фараоны воздвигают себе памятники из вечного камня — пирамиды. Крупнейшую пирамиду поставил Хуфу — лев Четвертой династии.
Из темной пустыни набегает синяя лента. Это Нил, узнает Ромен, по-древнеегипетски Хапи — река жизни. Лента течет и течет, а Ромен, как птица, летит над ней, — сколько раз, думает он, приходилось летать самолетом… Но это другой Нил, и деревни по его берегам другие, и дельта другая.
— Двадцать лет строилась пирамида. Сто тысяч человек были заняты на постройке.
Ромен видит дорогу, ровную, ослепительно белую, протянутую от Нила в пустыню. Белые плиты известняка на дороге почти не видны. Зато видны деревянные коричневые полозья и коричневые тела людей, впряженных в полозья. Они тянут плиты в слепящую желтизну пустыни. «Э-эй-й!» — погонщики взмахивают бичами. Свистят в воздухе ременные змеи, оставляя на спинах рабочих вспухшие желваки. «Э-эй-й!..» Ромен видит лоснящиеся от пота лица, раскрытые от натуги и жажды рты.
— Две тысячи триста глыб, каждая весом в две с половиной тонны, пошло на пирамиду Хуфу.
Опять белизна. Но это уже не дорога, это каменоломни. Под солнцем известняк блестит как свежевыпавший снег. Ах, хоть бы частицу прохлады! Но здесь не видели снега, не знают прохлады. Свирепый десятник чертит на скале прямоугольник, обозначающий профиль плиты. Рабочие сверлят отверстия, вбивают в них деревянные клинья, похожие на шипы. Клинья поливают водой. Дерево разбухает, скала трескается. Глыбу медленно отворачивают, грузят на сдвоенные полозья. «Э-эй-й!» звучит в раскаленном добела воздухе. Спины рабочих выгибаются дугами. Скрипит дерево по известковому снегу.
— Высота пирамиды триста тридцать локтей…
Сто сорок семь метров, отмечает Ромен. Перед глазами песчаный накат — вздыбленный холм, насыпанный человеческими руками. Он поднимается от дороги до верхней кладки каменного колосса. Пирамида сложена наполовину. Те же коричневые полозья и коричневые спины людей. Как нигде, здесь свирепствуют надсмотрщики: «Э-эй-й!» На гребне холма белеющий отшлифованный срез пирамиды. Скрипят рычаги. Медные кошки схватывают глыбу с боков, укладывают рядом с соседней глыбой. Она должна лечь впритык. Ни раствора, ни креплений — все на шлифовке глыб, прилегающих боками одна к другой. Если между глыбами хоть малейший зазор, ее снимают и вновь шлифуют обливают водой, посыпают песком и трут шлифовальным камнем.
— Точность постройки не только в совершенной классической форме, но и в том, что сооружение потребовало совмещения различных наук: сопротивления материалов, геометрии, астрономии.
Главный вход в пирамиду построен настолько точно по линии земной оси, что если в конце его, в центре, поместить зеркало, в нем отразится Полярная звезда. Достойно удивления, что зодчие могли изменять положение усыпальницы фараона внутри готовой сложенной пирамиды.
— На постройку «Вечного дома» со всех уголков Египта было согнано сто тысяч рабочих. Двадцать лет разорительной стройки привели страну к обнищанию; обмелели каналы, запустели поля. В стране начался голод. Стройка требовала громадных средств, опустела казна. Чтобы добыть деньги, фараон отдает красавицу дочь в наложницы.
Ромен тщетно пытается вспомнить лицо Хеопса. У него нет лица! Или, наоборот, — много лиц, меняющихся ежесекундно. Все это лица известных фараонов: Снофру, Аменхотепа, Рамзеса, Тутанхамона.
— Каково же его настоящее лицо? — спрашивает Ромен.
И получает ответ:
— Жестокость…
Ромен видит погребение фараона. Жрецы с телом владыки и горстка рабов входят в главный вход пирамиды. Спускаются в галереи. Свет факелов выхватывает из темноты плечи, лица, надписи на стенах. Потом рабы заделывают вход в усыпальницу. И еще вход, и еще, — это ложные входы. Один из рабов особенно примечателен: белокожий, с черной седеющей бородой, выходец с Крита или Пелопоннеса… Процессия еще долго кружит по галереям и переходам, прежде чем выйти на свет. Белокожий прикрывает глаза от солнца. Надсмотрщики торопят рабов. Куда их торопят? Вот закуток между стенами. Здесь вооруженная стража. Она перехватывает рабов, начинает резню. Тайна погребения фараона должна уйти в небытие вместе с ним. Белокожий бросается с кулаками на стражников, пронзенный копьем шарит рукой по земле в поисках камня.
— Жестокость!..
Жрецы отворачиваются, уходят. Кажется, они рады. Да, они радуются! Они ненавидят и раба и фараона. Прах фараона они упрячут в другое место, а «Дом вечности» объявят его жилищем. Все делается по их указке и для их выгоды. Пусть страна разорена непосильной стройкой, растрачена казна. У них капитал — пирамида, символ могущества. Страны? Не о могуществе страны они думают. Фараона? Вовсе не фараона. Могущества их — жрецов. Каждый их шаг направлен к собственной выгоде, пирамида — тоже к их выгоде. Без их знаний она не была бы построена. Но она поднята, и жрецы будут править, подавляя народ тяжестью белой горы, прочность которой они рассчитали на вечность. Так же, как и свою власть. Они ненавидят Хуфу, но они благодарны владыке, сохранят память о нем и тело его, чтобы держать в руках других фараонов. У них и здесь — выгода.
Ромен вздрагивает и раскрывает глаза.
За окном стоит ночь, рассыпав по небу звезды. Они не дышат, не шевелятся, — тупо смотрят вниз сквозь лишенный прохлады воздух. Звезды похожи на выплаканные сухие глаза без слез. От такого сравнения Ромен чувствует холодок на спине. Ненавистная гора, смотрит он на пирамиду. Сколько потребовалось страданий, чтобы довести до небес славу властителя! Каково же лицо Хеопса? Ни статуи, ни портрета Ромен не помнит с надписью фараона.