Конечно, не всем комедия понравилась. В одной сатире того же 1825 года есть такие строки:
Но отрицательное отношение отдельных лиц тонуло в общем восхищении, многие комедию знали наизусть, отдельные выражения превратились в пословицы. Некоторые теоретики находили, что комедия «не по правилам нравится», но это, конечно, значения не имело. Вяземский был прав, когда впоследствии писал: «В творении Грибоедова нет правильности, но есть жизнь; она дышит, движется. В других комедиях правильности больше, но они автоматы».
У современников интерес к комедии усиливался еще тем, что в действующих лицах узнавали живых людей. Поэтому, может быть, Катенин и упрекал Грибоедова, что его характеры портретны. Грибоедов на это горячо и основательно возражал: «Портреты, и только портреты входят в состав комедии и трагедии; в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одну не найдешь».
Нельзя, конечно, отрицать, что многие из лиц комедии Грибоедова имели двойников в действительной жизни, но тот факт, что в отдельных персонажах комедии указывали несколько лиц (даже в Чацком видели то самого Грибоедова, то Чаадаева), уже доказывал типичность их.
Признанным писателем, довольный своим литературным успехом, возвращался Грибоедов к месту службы. Но на станице Екатериноградской он был арестован в связи с декабрьскими событиями и под присмотром отправлен в Петербург. Так как Грибоедов решительно никакого отношения к восстанию не имел, то дело ограничилось только непродолжительным арестом, и он даже был по Высочайшему повелению произведен в надворные советники.
Снова обратное длинное путешествие, участие в Эриванском походе, служба, не дающая никакого нравственного удовлетворения. «Я рожден для другого поприща», — жалуется он в одном письме. Его тянет к этому другому поприщу, он сначала даже пишет что-то на досуге и признается, что любит поэзию «без памяти, страстно». Вероятно, это был период работы над трагедией «Грузинская ночь», от которой до нас дошли некоторые отрывки. Но в новых опытах, видимо, ничего не было, что могло бы идти в какое-либо сравнение с «Горем от ума».
В 1828 году Грибоедов в последний раз оказался на короткое время в России: он был послан курьером в Петербург. Писательская среда встретила его как прославленного собрата. Но он в отношении к ней обнаружил холодность. Правда, и прежде, даже в ту пору, когда под свежим впечатлением «Горя от ума» ему курили фимиамы, особого пристрастия к литературным кругам он не имел. Теперь же ему как будто хотелось быть от них подальше. И это понятно: в его писательском портфеле была пустота.
На обеде у Свиньина, в марте 1828 года, на котором присутствовал весь цвет нашей литературы с Пушкиным во главе, Грибоедов, по просьбе присутствующих, прочел наизусть отрывок из «Грузинской ночи». Судя по дошедшим до нас отрывкам, можно предполагать, что это чтение не произвело никакого впечатления, и Грибоедов не мог этого не заметить. «Я так состарился, — говорил он через несколько дней после этого обеда, — в душе не чувствую прежней молодости».
В апреле 1828 года Грибоедова назначили министром-резидентом в Персию. 30 января 1829 года он был растерзан чернью.
Смерть его, как это ни кажется нам странным, прошла почти незамеченной: появился только один некролог в «Северной Пчеле», а все остальные молчали, как будто Грибоедова никогда и не было.
Существует предание, что после представления «Недоросля» Потемкин сказал Фонвизину: «Умри, Денис, или больше ничего не пиши». То же можно было бы сказать и Грибоедову. Впрочем, после «Горя от ума» он так ничего и не написал. Как писатель он весь свой гений выразил только в этой бессмертной комедии. Пожалуй, печалиться об этом не стоит. Пушкин правильно заметил, утешая кого-то, горевавшего о безвременной кончине Грибоедова: «Грибоедов сделал свое. Он уже написал Торе от ума"».