Но Тынянов кривляется и гаерствует не только словесно. Он подходит с кривлянием, с какой-то издевкой ко всему: к людям, к событиям, к истории. Всюду и везде он старается прежде всего увидеть смешное, анекдотическое, принизить и измельчить. Все для него — предмет шаржа. Вся русская история, играющая в романе большую роль в качестве фона, оборачивается каким-то скверным анекдотом, а действующие лица ее — смешными марионетками. Смешон и император Николай Павлович, которого Тынянов, очевидно, в угоду власть предержащим, изображает какой-то куклой, чуть ли не кретином; смешон и Ермолов, и его недруг Паскевич, и «серый карлик» Карл-Роберт Нессельроде, вице-канцлер Империи Российской, и «раскоряка» (!) Родофиникин, начальник Восточного департамента Министерства иностранных дел, и академик Аделунг, и полубезумный Чаадаев, и слуга Грибоедова Сашка; смешон, наконец, часто и сам Грибоедов. Может быть, Тынянов думал отдать этим дань Грибоедову — автору «Горя от ума»? Однако между комедией Грибоедова и шаржем Тынянова — «дистанция огромного размера». От изображения Николая I, от кощунственных шуточек веет просто советским душком. Чувствуется, что и роль Англии поднесена так, чтобы в лице Макниля — «лягнуть» Чемберлена.
Тут мы подходим к основному недостатку романа... Удалось ли Тынянову дать цельный портрет Грибоедова, приблизить к нам этого интересного, необыкновенно разносторонне одаренного человека, писателя, дипломата, музыканта, лингвиста, человека, полного внутренних противоречий, загадочного человека, по меткому выражению самого же Тынянова, распространявшего вокруг себя «острый запах судьбы»? Нет, «судьбу» Тынянов разменял на «анекдотцы», а вместо портрета дал нам разбитое на множество кусков зеркало, в осколках которого отражаются отдельные, по большей части смешные и мелочные, черты его прототипа.
Тынянов, конечно, в своем романе усердно пользовался подлинными автобиографическими и иными документами, письмами самого Грибоедова, свидетельствами современников. Я не считаю себя призванным судить, насколько при этом Тынянов верно и добросовестно следовал этим свидетельствам, что он из них заимствовал, что примыслил от себя. Важно не это. Важно, что основного Тынянов примыслить не сумел. Разбитые осколки зеркала никак у него не склеиваются. По глубокому и тонкому замечанию Моруа в одной из его кэмбриджских лекций, которые вышли по-французски под заглавием «Les aspects de la biographie», для художественного воплощения биографии необходимо отыскать в изучаемой жизни то внутреннее единство, тот лейтмотив, который должен быть присущ ей, как бы ни был сложен и противоречив объект изучения. Без этого биография не может стать художественно-синтетичным произведением, а остается собранием разрозненных фактов и черт. Тынянов не сумел найти в жизни Грибоедова этого внутреннего единства, этого ключа к предмету своего изучения. Отсюда — основная неудача его замысла. Мне кажется, что его все карикатурящий подход — исключал самую возможность отыскания такого ключа. Могут сказать, что Тынянов писал не «жизнь», а «смерть» Грибоедова. Но без ключа к жизни Грибоедова непонятной остается и его смерть, тем более, что, по глубокому слову Рильке, каждый человек носит в себе самом свою смерть, и смерть так же индивидуальна, как жизнь.
Жизнь и смерть Грибоедова еще ждут своего художественного воплощения в рамках подлинной, а не шаржированной и сдобренной советским душком русской истории.
Глеб Струве
Баратынский писал к портрету Грибоедова: