И здесь снова Достоевский называет Чацкого декабристом. Переходя к вопросу об освобождении крестьян, Достоевский продолжает о Чацком: «Эта мысль у царей родилась еще давно, а декабристу Чацкому и в голову не приходила. Их, напротив, брали под опеку за жестокое обращение с крестьянами — и почему? Злы, что ли, они так были? Вовсе нет, а потому, что оригинальнее посмотреть на Русь не могли, свое московское общество за всю Россию принимали...» (Материалы к роману «Бесы». Из «Записной книжки». Роман «Бесы», изд. «Парабола», стр. 606—607.)
Но уже в этой записи мы встречаем интересное противопоставление «ума» Чацкого его «сердцу». Для нашего понимания отношения Достоевского к образу Чацкого это место имеет существенное значение. «Пусть он глуп, зато у него сердце доброе», — вот та оценка, которая обусловила собою двойственное отношение Достоевского к Чацкому. Как мы увидим ниже, в своем художественном творчестве Достоевский проявляет совершенно иное отношение к Чацкому, я бы сказал, почти любовное, хотя прямо об этом нигде и не говорит. Только при таком отношении можно понять, почему Чацкий сыграл такую большую роль в творчестве Достоевского. В своих же критических отзывах Достоевский необычайно суров к Чацкому. Это кажущееся противоречие можно устранить, приняв во внимание, что Достоевский в своих оценках исходит из разных критериев. В своих критических отзывах он рассматривает Чацкого как общественный тип («московский барин и помещик») и определенное историческое явление («декабрист»), в художественном же истолковании он исходит от Чацкого-человека, трагедию которого он усматривает в его идеализме.
Весьма показательно, что в более раннем своем отзыве о Чацком и, что я здесь особенно подчеркиваю, в произведении, стоящем на грани художественного творчества, в своих «Зимних заметках о летних впечатлениях», относящихся к 1863 году, эта двойственность отношения к Чацкому сказывается еще определеннее. Сравнительная мягкость общественной оценки Чацкого сопровождается здесь какой-то любовно окрашенной эмоцией к нему как человеку. Именно такое любовное отношение к Чацкому как человеку сохранил Достоевский и позже, отразив его в своем художественном творчестве. Привожу эти чрезвычайно интересные и показательные строки полностью: «Вспомните Чацкого. Это и не наивно-плутоватый дед, но и не самодовольный потомок, фертом стоящий и все порешивший. Чацкий — это совершенно особый тип нашей русской Европы, это тип милый, восторженный, страдающий, взывающий и к России и к почве, а между тем все-таки уехавший опять в Европу, когда надо было сыскать
Одним словом, тип совершенно бесполезный теперь и бывший ужасно полезным когда-то. Это фразер, говорун, но сердечный фразер, и совестливо тоскующий о своей бесполезности. Он теперь в новом поколении переродился, и мы верим в юные силы, мы верим, что он явится скоро опять, но уже не в истерике, как на бале Фамусова, а победителем, гордым, могучим, кротким и любящим. Он сознает, кроме того, к тому времени, что уголок для оскорбленного чувства не в Европе, а, может быть, под носом, и найдет, что делать, и станет делать. И знаете ли что: я вот уверен, что не все и теперь у нас одни только фельдфебеля цивилизации и европейские самодуры; я уверен, я стою за то, что юный человек уже народился... но об этом после.