Вот эта неспособность Чацких «сделать самого простого дела», написать юридически правильно завещание, показалась Достоевскому блестяще подмеченной Салтыковым в словах завещания «другу моему Сонечке». Выражение это он прочно запомнил и, как мы видели, использовал его в другом месте. Но при этом Достоевский сам забыл, что явился прямым предшественником Салтыкова в попытке дать художественное продолжение «Горя от ума», и особенно в намерении своем выдвинуть на первое место роль Молчалина, что сделал затем Салтыков. И возможно, что не Достоевский обязан Салтыкову в истолковании образа Молчалина, а Салтыков под влиянием «Зимних заметок» пришел к мысли о продолжении комедии Грибоедова. Во всяком случае отметим, что образ Молчалина, наряду с Чацким, задевал художественное воображение Достоевского. Поэтому нет ничего удивительного, что с ним мы еще встретимся, когда будем говорить о художественных воздействиях комедии Грибоедова на творчество Достоевского.
Достоевский высоко ценил художественную сторону «Горя от ума», и его суровая оценка Чацкого более относится к самому Грибоедову, чем к герою его комедии. Об этом свидетельствует следующее место «Дневника писателя»: «Но вот вам "Горе от ума" — ведь оно только и сильно своими яркими художественными типами и характерами, и лишь один художественный труд дает все внутреннее содержание этому произведению; чуть же Грибоедов, оставляя роль художника, начинает рассуждать сам от себя, от своего личного ума (устами Чацкого, самого слабого типа в комедии), то тотчас же понижается до весьма незавидного уровня, несравненно низшего даже и тогдашних представителей нашей интеллигенции. Нравоучения Чацкого несравненно ниже самой комедии и частью состоят из чистого вздора. Вся глубина, все содержание художественного произведения заключается, стало быть, только в типах и характерах. Да и всегда почти так бывает» («Дневник писателя... 1876 г. Апрель, гл. 1/2. XI, 250.).
В Чацком, однако, он подметил одну черту, которая ему была всегда дорога, хотя он ее и осуждал. Черта эта — неприспособленность к жизни, «фантастичность» характера, полное неумение найти свое место в жизни. Большинство героев самого Достоевского отличаются таким же отрывом от «живой жизни». В Чацком Достоевский почувствовал родственный себе образ, вызывающий в нем сочувственный отклик. Его привлек не ум Чацкого, которого он вслед за Пушкиным не склонен был в нем видеть, а его сердце (Напомним здесь, кстати, замечательные слова Пушкина о герое комедии Грибоедова: «Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен» (письмо от 28 января 1825 года князю П. А. Вяземскому. — Венг., V, 540); и в другом месте: «Все, что говорит он, очень умно, но кому говорит он все это?.. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и подобн.» (Венг., V, 540).). В понимании Достоевского, поскольку об этом можно судить по отражениям в его художественном творчестве, комедия Грибоедова «Горе от ума» претворилась в трагедию «Горе от сердца».
Уже из оценки Достоевским «Горя от ума» как произведения художественного мы могли заметить, что его привлекала и бытовая сторона комедии. Сам не чуждый в своем творчестве сатирического подхода в изображении типов и характеров, Достоевский невольно тянулся к Грибоедову. Его привлекала способность Грибоедова оставаться на грани сатирического изображения действительности, давать бытовую картину, лишь слегка сатирически окрашенную. В его попытках отразить быт дворянской среды в отдельных ее представителях нетрудно заметить отражение интереса Достоевского к бытовой стороне комедии Грибоедова. Но самому Достоевскому никогда не удавалось остановиться на той грани, которая его привлекала в Грибоедове. У него невольно над бытовой стороной перевес брало стремление дать психологически углубленный образ. Уже в «Униженных и оскорбленных», где в образе старого князя Валковского Достоевский пытается изобразить представителя аристократического дворянства, ему эта попытка не удалась. Но все же и здесь можно нащупать следы воздействия грибоедовской комедии. Припомним хотя бы слова Маслобоева о князе Валковском: «Ну-с, князю, разумеется, жениться нельзя было: что, дескать, графиня Хлестова скажет, как барон Помойкин об этом отзовется? Следовательно, надо было надуть» («Униженные и оскорбленные», III, 185. Фамилия «Помойкин» восходит к Гоголю. См. Андрей Белый, «Мастерство Гоголя». М., 1934, стр. 216.).