Более ярко отразилась бытовая сторона комедии «Горе от ума» в «Идиоте». На то, что комедия Грибоедов во время работы над этим романом была в поле сознания Достоевского, указывает наличие в нем ряда цитат и упоминаний ее. В пасквиле на князя Мышкина, который был напечатан в одной из газет, имеется известная цитата:
Ипполит в одном месте исповеди говорит: «...отрекомендуйся мертвецом, скажи, что "мертвому можно все говорить" и что княгиня Марья Алексевна скажет, ха-ха». Евгений Павлович в своем выступлении против социалистов бросает фразу: «Их злоба, негодование, остроумие — помещичьи (даже дофамусовские), их восторг, их слезы настоящие, может быть, искренние слезы, но помещичьи. Помещичьи или семинарские...» («Идиот», VI, 231. 262, 295 (в порядке цитирования).)
В «Идиоте» Достоевский пытался набросать широкое бытовое полотно, воспользовавшись для этого семьей генерала Епанчина. Несколько сцен в доме Епанчиных представляют своеобразную бытовую «комедию», во многом напоминающую нам сцены в доме Фамусова. «Что за комиссия. Создатель, быть взрослых дочерей отцом», — с полным правом могла бы не раз воскликнуть генеральша Епанчина, которой Бог послал столько забот с тремя дочерьми: Александрой, Аделаидой и Аглаей. И если внимательно вглядеться в эту бытовую комедию, включенную в роман «Идиот», то нетрудно заметить, как дух Грибоедова витает над нею.
Княгиня Марья Алексевна, которую вспоминает Ипполит, находит свое реальное воплощение в княгине Белоконской. Ее цензура нравов тяготеет над домом Епанчиных, и ее появление в гостиной невольно оживляет этот грибоедовский образ, им реально не воплощенный, но гениально предуказанный. Вся известная сцена в гостиной Епанчиных, когда так трагически кончается выступление князя Мышкина, написана в бытовых комедийных тонах. Достаточно ее перечитать, чтобы убедиться в этом.
Мы уже знаем, что образ Молчалина занимал художественное воображение Достоевского. Но не только как тип, но и в том своеобразном сюжетном преломлении его, какое дано Грибоедовым.
Молчалин — Софья — Чацкий
— любовная интрига, развивающаяся между ними, заставила Достоевского задуматься над сложной психологической проблемой. Я ее формулирую так: девушка, любимая идеалистом-мечтателем, предпочитает ему весьма прозаического молодого человека. Это лишь голая сюжетная схема, на которой Грибоедов построил романическую сторону своей комедии. Сам образ Молчалина мог быть значительно усложнен. Не простое угодничество, а мечта об утверждении себя через богатство могла лечь в основу его поведения. Героиня не должна была так прямо и решительно оказывать свое предпочтение нравственному и умственному ничтожеству, наоборот, она могла тянуться к идеально-прекрасному юноше, но какие-то нити продолжали ее связывать с карьеристом-мечтателем. Отношения Гани к Аглае в доме Епанчиных отдаленно напоминают роль Молчалина по отношению к Софье Павловне. Пусть на первый взгляд обидным для Аглаи покажется это ее сближение с героиней грибоедовской комедии, но, мне думается, в этом вопросе назрел пересмотр двоякого рода: в сторону реабилитации Софьи и иной — более трезвой — оценки Аглаи. Сближение ряда
Молчалин — Софья — Чацкий
и
Ганя — Аглая — князь Мышкин
может показаться искусственным и малоубедительным (Лео Гинсбург в обстоятельном отклике на мою работу «"Горе от ума" в творчестве Достоевского», появившемся в итальянском журнале «La Cultura» (1932, т. XI, кн. 3, стр. 598—600), сделал именно это сближение центральным местом своего возражения против применяемого мною метода. Он упрекает меня в схематичности и в пренебрежении чертами несходства характеров сближаемых героев. Но ведь я и сам называю свое построение «схемой», которую Достоевский заполняет иным содержанием. Как читатель увидит и из других моих работ, в такого рода «заполнении» и «усложнении» известных схем и тем я склонен видеть одну из особенностей творчества Достоевского. Во всяком случае, все свои сближения я делаю только после того, как мне, надеюсь, удалось показать, что «атмосфера» грибоедовской комедии наличествовала в сближаемых произведениях). Но в его пользу, в моей оценке по крайней мере, говорит главным то обстоятельство, что сам центральный образ князя Мышкина в романе «Идиот» какими-то нитями связан с образом Чацкого. Развитие этой темы во всем объеме возможно только в связи с всесторонним анализом образа князя Мышкина, созданного на почве сложных взаимоперекрещений с несколькими литературными образами. Здесь я могу только в общих чертах наметить тот путь, по которому такое исследование должно пойти.