Версилов, «фантастический» герой романа «Подросток», самим Достоевским сопоставляется с Чацким. Не случайно ведь Достоевский заставляет его играть роль Чацкого на сцене домашнего театра, не случайно эта его игра производит такое потрясающее впечатление на его сына. Подросток напоминает Версилову, как он готовился к этому выступлению: «Вы были в то утро в темно-синем бархатном пиджаке, в шейном шарфе цвета сольферино, по великолепной рубашке с алансонскими кружевами, стояли перед зеркалом с тетрадью в руке и вырабатывали, декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик:
И тогда сына поразило сходство Версилова с Чацким: «Я стоял, смотрел на вас и вдруг закричал: "Ах, как хорошо, настоящий Чацкий!»" («Подросток», VIII, 96. Постановка «Горя от ума» на домашней сцене — бытовое явление того времени. Ср. у Гончарова в его статье «Мильон терзаний» (1872): «Несколько лет тому назад, говорят, эта пьеса была представлена в лучшем петербургском кругу с образцовым искусством, которому, конечно, кроме тонкого критического понимания пьесы, много помогал и ансамбль в тоне, манерах, и особенно в уменье отлично читать». См. Поли, собр. соч., 1889 г., т. XI. стр. 153. Любопытно, что в «Романе в девяти письмах» Достоевского Петр Иваныч в первом письме к Ивану Петровичу пишет: «Иван Андреевич уверяет и божится, что вы непременно на "Горе от У"а в Александрийском театре» (I, 278).)
Сам Подросток уже с детских лет знал комедию Грибоедова и невольно сопоставлял судьбу Чацкого с загадочною жизнью своего отца. И когда он припоминал свое впечатление от Версилова в роли Чацкого, он невольно привносил в свои детские воспоминания мысли и наблюдения более позднего времени. Загадочная судьба Версилова невольно связывалась с судьбою грибоедовского героя, носившего в душе «мильон терзаний». В словах Подростка об игре Версилова отразилось и понимание им образа Чацкого, и роли Софьи в его судьбе. Аркадий Долгорукий говорит Версилову: «Когда вы вышли, Андрей Петрович, я был в восторге, в восторге до слез, — почему, из-за чего, сам не понимаю. Слезы-то восторга зачем? — вот что мне было дико во все эти девять лет потом припоминать! Я с замиранием следил за комедией; в ней я, конечно, понимал только то, что она ему изменила, что над ним смеются глупые и недостойные пальца на ноге его люди. Когда он декламировал на бале, я понимал, что он унижен и оскорблен, что он укоряет всех этих жалких людей, но что он — велик, велик. Конечно, и подготовка у Андронникова способствовала пониманию, но — и ваша игра, Андрей Петрович! Я в первый раз видел сцену! В разъезде же, когда Чацкий крикнул: "Карету мне, карету!" (а крикнули вы удивительно), я сорвался со стула и вместе со всей залой, разразившейся аплодисментом, захлопал, и изо всей силы закричал браво!..» («Подросток», VIII, стр. 97.)
Когда здесь Аркадий говорит о Софье, он явно имеет в виду Ахмакову и ей не может простить этой измены. Барон Бьоринг, ничтожный и недостойный пальца на ноге Версилова, выступает его соперником и становится женихом Ахмаковой. Перед нами снова повторяется сюжетное положение:
Молчалин — Софья — Чацкий
и
Барон Бьоринг — Ахмакова — Версилов,
но на этот раз еще ярче подчеркнуто сходство героя с Чацким в его отношении к героине. Версилов пленен Ахмаковой, его страсть к ней слепа и безрассудна. Он сочинил себе образ любимой женщины и к этой сочиненной мечте прикован навсегда. Сама Ахмакова чувствует и понимает одержимость этой любви к себе Версилова и пытается спастись от нее согласием выйти за Бьоринга. Она не менее Софьи и Аглаи страдает от душевной сложности героя и ищет спасения в самой обыкновенной привязанности. «Я самая обыкновенная женщина», — старается она убедить Версилова, но никто не убедит Дон-Кихота, что его Дульсинея простая крестьянка Альдонса. Чацкий и Версилов — одного безумия люди, и это сходство символически подчеркнуто Достоевским в проникновенном исполнении Версиловым роли Чацкого. Достоевский любит своего Версилова, хотя и видит всю его непригодность к жизни. В уста Версилова он вкладывает свои самые дорогие мысли, и с редкою лиричностью он описывает «золотой сон человечества», ему привидевшийся.
Один из тысячи того дворянства по духу, которое должно сменить русское родовое дворянство, носитель святого беспокойства, мечтатель и фантаст, потерпевший крушение, он сохраняет даже и в период своего душевного разложения ореол в глазах своего сына. «Когда он декламировал на бале, я понимал, что он унижен и оскорблен, что он укоряет всех этих жалких людей, но что он — велик, велик», — эти слова Подростка одинаково относились и к Чацкому, и к исполнителю его роли — Версилову. Все это делает понятным и последнее сходство в судьбе Чацкого и Версилова, ту радость, с которой окружающая среда принимает известие о его помешательстве. Поэтому старый князь Сокольский словами грибоедовской комедии еще лишний раз подчеркнет родственность этих двух художественных образов: «Итак, наш Андрей Петрович с ума спятил; как невзначай и как проворно! Я всегда предрекал ему, что он этим самым кончит». Ср. у Грибоедова: