Выбрать главу

Основной чертой Грибоедова — и деятеля, и писателя, — было искание живой близкой и неразрывной связи с действительностью.

Приехав юным «секретарем» в Персию, Грибоедов немедленно принялся изучать персидский язык; добился того, что мог вести сам сложные переговоры (и даже писать стихи) по-персидски. Но этого ему было мало; он примется изучать, раз служба его на Востоке, еще и турецкий язык, и арабский. (Все новые языки он знал в совершенстве, а как-то, по пути, изучил древнегреческий.)

Попав — как дипломат — в Персию, Грибоедов со страстью отдался хлопотам по освобождению русских пленных, работавших на персидских полях рабами. Нажил себе настойчивостью врагов не только в Персии, но и в чиновно-равнодушном Петербурге, зато добился многого. Отправляя освобожденных им русских пленных на родину, со слезами на глазах слушал он раздавшуюся, подхваченную счастливыми голосами, русскую песню.

Деятельность молодого дипломата привела в восхищение большого русского человека, правившего тогда Кавказом, — Ермолова. Ермолов взял Грибоедова к себе в Тифлис «секретарем по дипломатической части»

В Тифлисе юный секретарь отдохнул, сильно подвинул «Горе от ума» и, уехав в отпуск на Север, закончил свою комедию в тульском имении у Бегичева. В Москве и Петербурге Грибоедов читает друзьям свою вещь, вызывает шумный восторг, — «не могу пожаловаться: отовсюду коленопреклонения и фимиам», но тщетно хлопочет о постановке пьесы на сцене. Здесь, в «трясинном Петербурге, мертвом городе», крепнут его связи с вольнодумцами, будущими декабристами. При посредстве князя Одоевского Грибоедов вступил в «Дружеское Тайное Общество». Но служба зовет на Кавказ, к Ермолову.

На Кавказе Грибоедов побывал, по пути в Тифлис, добровольцем в боевой экспедиции генерала Вельяминова против чеченцев; проявил, как всегда, ледяную храбрость; а вскользь шутил в своем дневнике, что идет «борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением».

Когда разразилось восстание декабристов, Грибоедов жил при Ермолове, в крепости Грозная. Сюда прискакал из столицы фельдъегерь с приказанием Ермолову: арестовать Грибоедова, опечатать его бумаги и доставить в Петербург. Ермолов дал время Грибоедову уничтожить опасную переписку. По приезде в Петербург Грибоедов отделался пятимесячным арестом: молчание друзей, отсутствие прямых улик, личная выдержка на суде выручили. Еще несколько месяцев, и Грибоедов «с очистительным аттестатом» возвращается на Кавказ.

Опального Ермолова уже сменил там Паскевич. Но это — двоюродный брат матери Грибоедова. А главное — он сам нужен, этот молодой дипломат, знающий Персию и персидский язык, незаменимо нужен. Паскевич берет его с собой в Эривань, в персидский поход. После победы на Грибоедова ляжет вся тяжесть выработки мирных условий и отстаивания их в переговорах с персами, хитрыми и упорными.

С текстом подписанного, блистательного для России, Туркманчайского договора Паскевич послал к императору Николаю I в Петербург Грибоедова. Государь обласкал поэта-дипломата, пожаловал, кроме почетных наград, 4 000 червонцев, но тут же и наказал его, назначив в Персию полномочным министром. Там нужен верный знающий человек: надвигаются осложнения с соседней Турцией.

Для Грибоедова это — удар. «Живой из Персии не вернусь». Персы не простят Туркманчайского договора. «Вы не знаете этих людей, — говорил Грибоедов Пушкину, — вы увидите, что придется прибегнуть к ножам. Там моя могила; чувствую, что не увижу более России».

А по дороге в Персию его ждало счастье. Проездом, в Тифлисе, Грибоедов женился на шестнадцатилетней красавице княжне Чавчавадзе, которую помнил ребенком. «Хотите ее знать? — пишет он в Россию друзьям. — В Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Мадонна в виде пастушки Мурильо: вот она».

Резиденцией европейских послов в Персии был назначен Тавриз. Приехав туда с женой, Грибоедов сразу же настойчиво взялся за взыскание с персов контрибуции, и — новые хлопоты об освобождении из персидской неволи не только пленных русских солдат, но и армян и армянок, уведенных персами в рабство. Просьбы об освобождении стекаются к нему отовсюду и быстро натягивают вокруг него струны персидской ненависти.

О пребывании в Тавризе сохранилось грибоедовское письмо в Россию: «Я чрезвычайно занят. Наблюдаю, чтобы отсюда не произошла какая-нибудь мерзость во время нашей схватки с турками. Взимаю контрибуцию довольно успешно. Друзей не имею никого и не хочу: должны прежде всего бояться России и исполнять то, что велит Государь Николай Павлович, — и я уверяю вас, что в этом поступаю лучше, чем те, которые затеяли бы действовать мягко и втираться в персидскую дружбу. Всем я грозен кажусь, и меня прозвали «Сахтир», coeur dur (жестокое сердце (фр.).). После тревожного дня, вечером, уединяюсь в свой гарем: там у меня и сестра, и жена, и дочь — все в одном милом личике. Рассказываю, натверживаю ей о тех, кого она еще не знает и должна со временем полюбить»... в России. Но туда ему не вернуться.