— Интересно, — сказал Скаргин. — Когда?
— Когда он рассказывал о своих родных, накануне своего двухмесячного отсутствия. Тогда глаза у него были злые. И у столовой, когда мы познакомились, глаза тоже были злыми. Злыми и голодными.
— Прус назвал вам место, где он отдыхал?
— Новороссийск.
— Почему именно Новороссийск?
— Он не говорил.
— Как долго он находился у вас в мастерской четвертого января?
— Представьте себе, до закрытия. Собственно, он всегда сидел до тех пор, пока я не уходил на перерыв или домой после работы.
— Чем он занимался в тот день?
— Ничем. Дремал на стуле, время от времени просыпался, смотрел сквозь витрину на прохожих, снова дремал.
Скаргин посмотрел на часы:
— Ваш перерыв заканчивается. На сегодня хватит, Геннадий Михайлович.
— Странный вы человек. — Фролов удивленно поднял брови. — Говорили целый час, а непосредственно о седьмом января — ни слова.
— Думаю, мы еще встретимся, Геннадий Михайлович, и успеем поговорить обо всем.
Скаргин попрощался и вышел на оживленную улицу.
Глава 3
Большой многоквартирный дом, фасад которого выходил на главную улицу, был построен буквой П. В глубине двора стояло другое, в два этажа, здание. Его широкие пятнистые стены были похожи на неудачно раскрашенную контурную карту с неизвестными темно-зелеными материками и океанами серой штукатурки. Промежутки между домами заполняли дощатые сараи и ветхие, вросшие в землю пристройки.
Весь второй этаж приземистого дома опоясывала просторная веранда, куда вела металлическая, в завитках, лестница.
Скаргин поднялся по ней, прислушиваясь к тому, как под ногами лязгают ступени, остановился у обитой дермантином двери пятой квартиры, постучал по деревянной раме, но звук вышел слишком глухой. Пришлось стучать вторично, на этот раз в окно, занавешенное тяжелой непроницаемой портьерой.
«Сюда не так-то просто попасть, — отметил Скаргин, безуспешно стараясь уловить хоть слабый звук за дверью. — Случайных гостей здесь, как видно, не жалуют».
Он снова постучал. Краешек портьеры колыхнулся, и в образовавшейся щели появилось женское лицо.
— Вам кого? — Слов слышно не было. Скаргин угадал вопрос по движению губ.
— Обухову Елену Евгеньевну, — почти прокричал он в стекло.
Лицо исчезло. Скаргин услышал, как из прорези вынимают цепочку, открывают замок.
Дверь отворилась. На пороге стояла женщина средних лет. Дневной свет безжалостно высветил ее чрезмерно накрашенное лицо.
— Я — Обухова. Кто вы такой?
Скаргин протянул удостоверение. Женщина глянула на него вроде мельком, но, подняв глаза, прищурилась:
— Скаргин, значит? Владимир Николаевич? Великолепно! Ну, проходите, раз пришли.
Она сделала шаг назад. Щелкнула выключателем.
Лампа под большим оранжевым абажуром осветила комнату, столь насыщенную яркими красками, что у Скаргина зарябило в глазах.
— Нравится? — спросила Обухова, судя по тону, не сомневавшаяся, что это не может не нравиться.
— Сейчас абажуры снова в моде, — не стал разочаровывать ее Скаргин.
— А вы разбираетесь! — оценила Елена Евгеньевна. — Великолепный абажур, старинный! Я купила его всего за пятьдесят рублей. Уникальная вещь!
Старый абажур действительно вписывался в интерьер комнаты-кухни. О том, что эта комната является одновременно и кухней, свидетельствовали только холодильник и газовая плита. Все остальное — стулья, стол, шкафчики, большой мягкий диван, двери и окно — было задрапировано, увешано, закрыто ковриками, плоскими, похожими на блины подушечками, салфетками, полосатыми половичками, скатерками, чехлами. Все это, украшенное зелеными листьями, белым горошком, алыми розами, синими гвоздиками, желтыми ромашками, устилало пол, ползло по стенам, подступало к потолку — настоящая текстильная вакханалия.
— Что ж вы стоите? — спросила Обухова. Это у меня кухня. Проходите в комнату.
В комнате стоял застарелый запах табачного дыма, дезодоранта и одеколона. Этот сложный букет запахов смешивался со слабым запахом воска, которым был натерт паркетный пол, почти полностью закрытый большим, во всю комнату, черно-красным ковром.
Обухова предложила Скаргину сесть, извинилась и вышла в соседнюю комнату, задернув за собой шелковую занавеску.