Обухова встала, прошлась по комнате, остановилась у проигрывателя и несколько раз щелкнула выключателем. На хромированной панели замигал малиновый глазок.
Непонятно было, раскаивается она в своей излишней откровенности, задумалась или пытается взять себя в руки. Ясно было только, что настроение ее внезапно изменилось. Скаргин чувствовал, что эту перемену нужно использовать, но как это сделать не знал.
— Старый человек, Елена Евгеньевна, — сказал он, — что малое дитя. У них свои слабости.
— Хорошенькое дитя, только больно кусалось, — откликнулась Обухова между двумя затяжками.
— В любом человеке — свои минусы, свои плюсы.
— Он был сплошной минус.
С сигареты сорвался столбик пепла. Обухова попыталась перехватить его, но он рассыпался по пушистому ковру. Елена Евгеньевна огорченно цокнула языком и стала собирать пепел в горстку, потом принесла мокрую тряпку и вытерла пятно.
Скаргин поспешил затушить свою сигарету в пепельнице.
— Неужели он причинял вам одни неприятности?
— Интересно вы рассуждаете, — Обухова внимательно рассматривала мокрое пятно на ковре. — А какая с него радость?
— Отец все-таки.
— Отец, отец… Хуже чужого был этот отец. Позор один от соседей.
Скаргин хотел поймать ее на противоречии, но подумал, что оно уже не первое и наверняка не последнее, и не стал этого делать.
— Вот вы говорите — позор…
— А то нет?! Что был отец, что не было его. Когда работал, целыми днями не видела. Где ходил — неизвестно. Только и название было, что настройщик музыкальных инструментов, а у самого хоть бы завалящее пианино было — внучка все-таки растет. Да что пианино! Ни одной вещи, ни одной тряпки, гвоздика — и того не приобрел. А ведь деньги, наверно, закалачивал немалые. Клиентура была — будьте любезны. Только мы этих денег не видели. На пенсию пошел — совсем стал как бродяга подзаборный: деньги в сберкассу носил, а сам побирался. Можно такого отца любить? У него же один рефлекс был — хватательный…
— Много денег было на книжке?
— Кто его знает. Раз две книжки имел — значит, много.
— Вам не показывал?
— Почему — показывал. И не один раз. Так, издали покажет и снова спрячет. Дразнил.
— Значит, сколько на книжках денег было, вы не знаете?
— Нет. Ни к чему мне это. Без его денег всю жизнь управлялась.
— Выходит, никакой помощи?
— Какая помощь? Ни копейки в дом, я же говорю! Все, что видите, на мои трудовые куплено. Воровать, как некоторые, не ворую, но вещь хорошую куплю. Хоть в долг влезу, а куплю. Не хуже других. Мебель импортная, телевизор тоже, проигрывать голландский, скоро магнитофон стереофонический американский куплю! Обязательно куплю! Назло всем. И отчета никому давать не стану!
— Так ведь и не перед кем теперь отчитываться, — вставил Скаргин, но она, похоже, не слышала.
— На работе осуждают, и вы тоже — я же вижу. Комедию передо мной ломаете, думаете — не замечаю! Что-что, а осуждать вы все мастера! Вы же не люди! Вам ничего не надо! Воздухом питаетесь! — Елена Евгеньевна все больше взвинчивала себя. — А мне наплевать! Зависть это! Самая настоящая зависть! Завидуют, что мужчинам нравлюсь, что дом — полная чаша, что пеленок вонючих не понавешано. Всему завидуют! А я вот что думаю — хочется из хрусталя воду пить — пью, хочется одной жить — живу…
Она выбежала из комнаты. Послышался приглушенный плач, шорохи, скрип открывающейся дверцы шифоньера. Затем все стихло. Через несколько минут Елена Евгеньевна вышла из спальни. В руках она комкала платок.
— Простите. — Она виновато улыбнулась. — Вы не обращайте внимания на мои слова. Нервы…
— Конечно, конечно, — поспешил успокоить ее Скаргин. — Это я виноват: пришел, расстроил вас.
— Ничего, пустяки… Отношения с отцом у меня действительно были сложные, но я очень любила его. По-своему. Мне тяжело говорить о нем. Вы правы: какой бы он ни был — он мой отец. Дочь не живет со мной. Мужа нет, а теперь и отца тоже. Поневоле взвоешь… Извините… — Обухова провела платком под глазами. — Спрашивайте, Владимир Николаевич. Если я смогу помочь — буду рада… Хотите, поставлю кофе?