Максимов явно врал, причем почти не скрывал это, во всяком случае не особенно старался. В худшем случае, он понимал, ему грозил штраф, которого он, безусловно, не боялся.
— Послушайте, — обратился Логвинов к рыжему. — Вы учитесь в школе. Откуда у вас деньги?
— Предки подарили, — пробубнил рыжий.
— По какому случаю, если не секрет?
— Уже не помню.
— В день рождения?
— Нет, кажется, на Новый год.
— И часто они делают вам такие подарки?
Рыжий покраснел до корней волос.
— А что, у нас полкласса одевается за счет подарков. В школе зарплату не платят, воровать, что ли, деньги?
— Зарплату, значит, тебе платить за то, что учишься?
Рыжий уставился в пол.
— Откуда я знаю? — вяло огрызнулся он.
— А то, что двести рублей получает инженер за целый месяц работы, об этом вы знаете?
— Ну, знаю.
— А вы за одни брюки отдаете такую сумму. Не жалко? Объясни, может я чего-то не понимаю?
Рыжий криво улыбнулся, но промолчал.
— Объясни мне по-человечески, почему, покупая, нужно стыдиться покупки? Ведь тебе сейчас стыдно, я же вижу.
— Это вы у нашей промышленности спросите, — рыжий еще ниже опустил голову.
— Согласен, — кивнул Логвинов. — С нее спрос, но ведь и тебя спросить хочется: ну, зачем переплачивать; они что, эти штаны, которые ты купить хотел, в десять раз прочнее обычных? Если так, нечего стесняться. Я и сам купил бы за двести с десятикратным запасом прочности. Или, может, они в десять раз красивее? Тогда почему в десять?
— Не знаю, — выдавил из себя рыжий.
— Тогда почему?
Рыжий готов был расплакаться. Он стал тереть и без того красные глаза.
— Они линяют…
Это было так неожиданно и комично сказано, что сначала Логвинов, а за ним и все остальные рассмеялись. Рыжий тоже заулыбался.
— Ладно, — Логвинов протянул ручку. — Распишись здесь, и предупреждаю: в следующий раз будет не до смеха. Это же касается и вас, — сказал он Максимову. — Даже преимущественно вас… Вот ваши пропуска. До свидания…
Оба, попрощавшись, вышли из кабинета.
— Максимов, похоже, тертый спекулянт, — сказал Логвинов, когда дверь кабинета закрылась. — Как вы думаете, Владимир Николаевич?
— Возможно, — откликнулся Скаргин.
— А второй — совсем зеленый. В девятом классе учится, школа здесь, по соседству.
— Будем надеяться, что урок пойдет ему на пользу, — Скаргин поднялся и прошелся по кабинету. — Ты свободен?
— На сегодня ничего срочного.
— Прекрасно, — Скаргин побарабанил пальцами по подоконнику. — Ты слышал что-нибудь об убийстве Евгения Адольфовича Пруса? — спросил он.
— Вроде, нет.
— Дело вел Соловьев. Следствие приостановлено за нерозыском убийцы. Постановление подписано вчера.
— Проверка? — спросил Логвинов.
— Да. С сегодняшнего дня вы с Сотниченко входите в специальную группу. Решение согласовано с вашим руководством. Оперативное совещание через час, у меня.
Разговор шел к концу.
Утомленный вопросами, Соловьев расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он механически листал дело, но всякий раз, дойдя до последней страницы — своего собственного постановления, — перечитывал ее, морщил лоб, словно удивляясь, как попала сюда эта бумага. Молча закрывал он папку, чтобы через минуту, забывшись, снова перелистать страницы и наткнуться на последний по описи документ.
— Твоя беда в том, — заметил Скаргин, — что ты работал все это время практически над одной версией.
— Я до сих пор не считаю свою версию неподтвердившейся, — упрямо возразил Соловьев.
Сотниченко безнадежно махнул рукой и отвернулся к окну, показывая, что отказывается участвовать в споре.
— Я не смог собрать доказательств, что Пруса убил Фролов, — уже не в первый раз повторил Соловьев. — Соберите их, и убийца у вас в руках.
Казалось, что, пытаясь убедить в своей правоте, сам он до сих пор не верит ни в справедливость решения о передаче дела, ни в свое поражение.