Заведующая: Органы прокуратуры письменно запрашивали нас, нет ли в нашей сберкассе лицевого счета на Пруса. Мы ответили. Мне очень жаль, но я не подозревала, что это так важно. К тому же я думала, что вам все известно.
Скаргин: У меня к вам, Зинаида Андреевна, убедительная просьба.
Заведующая: Пожалуйста, пожалуйста.
Скаргин: Если завтра в вашей сберкассе будут снимать сцену ограбления банка, пожалуйста, поставьте об этом в известность милицию.
В списке жильцов под одиннадцатым номером значилось: «Прус А. А., этаж 3, квартира 36». Фамилия имела к Евгению Адольфовичу лишь косвенное отношение — здесь жила его двоюродная сестра, — и все же Скаргин несколько раз перечитал ее, прежде чем подняться на третий этаж.
Он и не предполагал, что Анна Алексеевна будет очень похожа на брата, но в женщине, которая открыла дверь, невозможно было обнаружить даже отдаленного сходства с Прусом. Полная, с волнистой короткой прической, мягкими чертами лица, плавными, неторопливыми движениями, сорокавосьмилетняя Анна Алексеева была прямой противоположностью долговязому, угловатому Евгению Адольфовичу.
Она вытерла мокрые руки о передник и предложила войти.
— А вы не ошиблись? — спросила она после того, как Скаргин представился. — Моя фамилия Прус.
— Если вы сестра Евгения Адольфовича, то не ошибся.
— Извините, я сейчас, — сказала Анна Алексеевна, проводив его в комнату.
Там царила стерильная чистота. У окна, рядом с балконной дверью, стоял письменный стол, на нем — телефонный аппарат, справочник и стопка книг, у правой стены — диван, вплотную к нему — этажерка, забитая книгами, два стула, стол, на котором у гладильной доски грелся утюг, массивный старомодный книжный шкаф с остекленными дверцами. Слева, кроме аккуратно застеленной кровати, ничего не было, а стена от кровати до письменного стола покрыта плотными листами ватмана с рисунками.
Анна Алексеевна внесла с балкона кипу белья и, тщательно расправляя его, стала складывать на стул.
— Что ж вы стоите? — сказала она. — Присаживайтесь.
Скаргин сел по другую сторону стола.
— Интересные рисунки. Коллекционируете?
Анна Алексеевна рассмеялась:
— Это детское творчество. Танечка принесла из детского сада. Она там практику проходила.
— У вас есть дети, Анна Алексеевна?
— Нет. Танечка — моя племянница.
— И не жалко вам стенку?
— Какую стенку? — не поняла Анна Алексеевна.
— Здесь же добрая сотня кнопок, — Скаргин показал на рисунки.
— Вы это серьезно? — Анна Алексеевна, склонив голову, посмотрела на стену. — Неужели вам не нравится?
— Почему — очень симпатично.
— По-моему, красиво. И успокаивает… Иногда приду с работы, раздраженная, усталая, сяду на диван, и не хочу, а глаза сами смотрят туда. Верите, через десять минут усталость как рукой снимает. Есть у нас любимый рисунок — Пьеро из «Золотого ключика». До того смешной…
Гора простыней и наволочек выросла выше спинки стула.
— Ну вот, — укладывая сверху полотенце, сказала Анна Алексеевна и выключила утюг. — Вечером будем гладить, вместе с Таней. — Она прислонилась спиной к этажерке. — Значит, вы пришли поговорить о моем двоюродном брате. Боюсь, что будете разочарованы. Я с удовольствием помогла бы вам, но что с меня проку, если в последний раз мы виделись с ним не меньше трех лет назад? Я совсем не знаю, как он жил эти годы, и как умер, тоже не знаю. А сплетни — не моя стихия.
— Я не собираю сплетен, — сказал Скаргин. — А пришел как раз затем, чтобы выяснить, почему вы с Евгением Адольфовичем не поддерживали связи, почему не общались? Вопрос глубоко личный, но ведь ваши отцы были родными братьями, вы с ним близкие родственники, что же мешало вам видеться, дружески общаться?
Анна Алексеевна развязала тесемки фартука, сняла его и присела на краешек дивана.
— Люди мы разные, — сказала она.
— И только?
— Считаете, этого мало? — усмехнулась она. — Смешно сейчас вспоминать об этом, но и отцы наши были тоже слишком разные.
— Расскажите, — попросил Скаргин.
— Стоит ли? — Анна Алексеевна вопросительно посмотрела на него. Ее беспокойные руки расправляли складки сложенного вчетверо фартука. — Ладно, слушайте… Сама я плохо помню отца, знаю о нем больше по рассказам матери. Родители его жили зажиточно, владели типографией, имели доходный дом. Странно говорить об этом в наше время, но так было. В шестнадцать лет мой отец убежал из дома. Стал зарабатывать на жизнь продажей газет. Бродяжничал. Участвовал в гражданской войне. Остался в армии, стал кадровым офицером. До сих пор помню — или кажется, что помню, — запах кожи от его портупеи, фуражку, скрипучие сапоги. Погиб он в тридцать девятом году, а в шестьдесят втором я справку получила. О полной посмертной реабилитации…