Описывая его внешность, я несомненно имею определенную цель — представить себе не только лицо, биографию, но, по возможности, весь облик этого человека: манеру вести себя, привычки и даже походку. Не потому, что не видел его фотографий. Скорее, наоборот — видел их слишком много. Большой коричневый конверт, подклеенный к обложке дела, вмещает их больше десятка, плюс пятнадцать снимков, приложенных к протоколу осмотра места происшествия. (Парадоксально, пожалуй, что Евгения Адольфовича после смерти фотографировали, кажется, больше, чем при жизни.)
Но, кроме фотографий, есть несколько иного рода информация, одним из источников которой, кстати, является и мой коллега Соловьев, самым добросовестным образом поделившийся с нами всем, что знал сам.
Итак, описания, как один из видов информации.
Их много, и, как ни странно, собранные воедино, они не противоречат одно другому, как это часто бывает, а помогают воссоздать целостный портрет старика Пруса. Количество в данном случае, как и положено, переходит в качество, и сумма субъективных описаний позволяет реставрировать объективный портрет потерпевшего, а точнее сказать — жертвы.
Кожа лица желтая, морщинистая, что не вызывает удивления, так как Прусу было семьдесят семь лет. На лбу и висках резко выделяются коричневые пятна; их немного, но они есть и тоже косвенно свидетельствуют о преклонных летах убитого.
Глаза бесцветные — выражение, быть может, слишком условное и не совсем соответствующее действительности, но так мы привыкли говорить о старческих мутных глазах. Глядя в них, невольно думаешь о ветрах и солнце, стерших краску с некогда живых зрачков. Правда, после ознакомления с биографией Евгения Адольфовича понимаешь, насколько нелепа мысль о солнце и ветрах…
Я отмечаю это не для того, чтобы подчеркнуть негативные моменты и стороны его жизни. Нет, хотя они имеются и, рискнем сказать, преобладают. Прус был инвалидом, верней, полуинвалидом. Он очень плохо видел от рождения.
Стало быть, глаза у него были бесцветными, вялыми, и многие, кто общался с ним при жизни, приводят целый ряд определений, характеризующих его глаза и взгляд, исходя именно из такого их качества (один из опрошенных сказал, что у него были куриные глаза, но оставим это образное сравнение на совести говорившего).
Волосы редкие, совершенно седые. Седые и ресницы, и брови, и щетина, постоянно покрывавшая щеки и длинный подбородок. Уголки рта приспущены. Губы тонкие, похожи на щель, из которой, по выражению следователя Соловьева, за всю жизнь не вылетало ни одного доброго, приветливого слова.
На высохшей кадыкастой шее сквозь прозрачную, смахивающую на папиросную бумагу или, если угодно, на тонкий слой расплющенного между пальцами воска, кожу видны отчетливо разветвления кровеносных сосудов. Тыльные стороны ладоней грубые, обветренные, с кляксовидными коричневыми пигментными пятнами. Под ногтями — черные полоски грязи.
Перейдем к одежде.
Карманы и воротник светлого плаща, который, по свидетельствам очевидцев; Прус не снимал ни летом, ни зимой, — засаленные, заметно потертые. Под плащом — шерстяная рубашка на три пуговицы, новые, с серебряной блесткой брюки. (Я описываю одежду, в которой старик был в день убийства. Впрочем, она составляла едва ли не весь его гардероб.)
На ногах — начищенные до блеска высокие импортные ботинки. Их гладкая поверхность местами покрыта пятнами засохшей грязи. Грязь есть и на брюках. Неудивительно: седьмого января было холодно, но в районе мастерской тротуар был посыпан солью, и падающий снег мешался с грязью — неподалеку велись строительные работы.
Шнурки на ботинках совсем новые, неистершиеся. И не обычные — коричневые или черные, — а двухцветные, черные со светло-кофейным. В карманах брюк и плаща обнаружены: носовой платок (далеко не первой свежести), сорок три копейки мелочи (две пятнадцатикопеечные, десяти, двух и однокопеечная монеты), паспорт, оторванная от плаща пуговица, пустой спичечный коробок (внимание!) использованный железнодорожный билет на поезд Новороссийск — Москва (компостер за 29 декабря) и ничего больше…
Перечисленные предметы, конечно, дают пищу для размышлений, но, увы, не позволяют сделать более или менее определенных выводов.
И все же попробуем.
Старый, поношенный плащ и новые, только что из магазина, брюки, рубашка и ботинки подсказывают, что в Новороссийске, куда Евгений Адольфович выезжал незадолго до смерти, он не жалел денег, что на него совсем не похоже. Шнурки покупались отдельно: я видел такие ботинки — они продаются с обычными черными шнурками. Это еще одно свидетельство того, что в самое последнее время Прус уделял своей внешности повышенное внимание. В дальнейшем это может помочь установить, какой образ жизни вел Прус после отъезда. Из Новороссийска он приехал в мягком вагоне — тоже не вяжется с тем, что мы о нем знаем.