Она самостоятельно отперла калитку – щеколда легко поднималась, если просунуть руку между широко расставленными досками ограды. Пошла к дому. Собаки тут не было. У бабы Любы несколько лет назад жил какой-то рыжий барбос, но он околел, а старуха нового не заводила. Она всегда жила одна – сколько сестры себя помнили. Когда они были детьми, баба Люба вовсе не выглядела старухой. Но они уже тогда так называли эту женщину – деятельную, коренастую, когда-то, несомненно, весьма привлекательную. У бабы Любы был единственный сын – он давным-давно жил где-то на Урале. Больше никого. Она сама вела хозяйство, изредка, раз в месяц, ездила на электричке в церковь (своей в поселке не имелось) и целыми днями копалась в огороде. Алина привыкла к ней до того, что если бы однажды не обнаружила за забором этой скрюченной жалкой фигурки, то почувствовала бы себя обокраденной.
– Баб Люб? – вопросительно крикнула она, стукнув в окно. – Это я, Алина.
В ответ послышался пронзительный кошачий крик. Когда пес околел, соседка завела кота, и этот кот стоил нескольких собак. Если он был сыт, то вел себя вполне благодушно. Но если бывал чем-то недоволен – кормежкой или обращением, – превращался в сущего дьявола. Баба Люба почему-то очень боялась, что этот ничем не примечательный, да к тому же скандальный зверь от нее сбежит, и на ночь не выпускала его из дома. Кот протестовал против такого ущемления своих прав, да так отчаянно, что будил ближайших соседей.
Ей открыли дверь, и Алина вошла. Кот молнией скользнул у нее под ногами и растворился в темноте огорода. Через секунду его пронзительный вопль раздавался уже на улице – он явно вызывал всех желающих на дуэль. Баба Люба выругалась:
– Да чтоб тебя! Упустила!
Алина поздоровалась и попросила разрешения войти.
– Это ты, Алечка? – Старуха, смягчившись, вгляделась в нее и побрела обратно к плите. – А я баклажаны делаю. Купила вот баклажаны. Будешь?
Девушка отказалась.
– А то в банки закатаю, до зимы не попробуешь, – равнодушно предупредила та и стала у плиты, помешивая ложкой бурое неаппетитное варево.
Алина присела к столу. Тут все было так привычно, что на миг она ощутила себя ребенком. И вспомнила, как баба Люба просила ее спускаться в подпол, чтобы поставить туда заново закрученные банки с заготовками. Или достать оттуда старые банки. Кто ел эти консервы, зачем баба Люба их так упорно заготавливала – с августа по октябрь, – оставалось загадкой. Большая часть банок у нее вздувалась, а то, что оставалось нетронутым в остальных, было совершенно несъедобно. Алина каждый раз боялась, что старуха отравится, но бабе Любе ничего не делалось.
– Ты чего приехала? – спросила старуха, меланхолично помешивая варево. Казалось, она варит не баклажанную икру, а какую-то колдовскую мазь. – С ночевкой останешься?
– Да, – кивнула Алина. Хотя до этого момента так и не успела решить – будет ли ночевать на даче.
– А где твои? В Москве?
– Все в Москве.
– И что там хорошего? Одни проститутки, – сказала старуха, как будто про себя.
Алина тихонько хмыкнула. Она знала, что баба Люба уже лет десять не выезжала в столицу, расположенную совсем неподалеку. Видимо, с тех пор, как она стремительно начала стареть и ее настигали разнообразные болезни, Москва казалась ей все дальше, пока не превратилась в какой-то иной, запредельный мир. И смотря единственный канал по своему допотопному телевизору – кстати, канал был какой-то дециметровый, который не ловился у Алины в Москве, – баба Люба вынесла твердое убеждение, что Москву населили сплошные бандиты и проститутки. Порядочным людям там просто опасно показываться.
– Ну что вы, баб Люб, – добродушно сказала Алина. – Я ведь тоже в Москве живу.
– А? – обернулась та.
– По-вашему получается, я проститутка?
Бабка даже испугалась:
– Ты че? Кто сказал?
Алина захохотала и махнула рукой:
– Я шучу, шучу! На самом деле, их там много! Только я пока не такая!
Бабка внимательно посмотрела на нее и в конце концов тоже улыбнулась. Улыбалась она туго, будто для этого ей приходилось с трудом расклеивать ссохшийся узкий рот.
– Ну а Маринка че? В больнице? – спросила она.
– Да кто ее знает, – откровенно призналась Алина.
– Она ведь пропала.
– Как это?
– Да вот… В понедельник с утра уехала отсюда и с тех пор – ни слуху ни духу. А здесь она не бывала? Вы ее не видали?
Баба Люба отложила ложку, нащупала табурет и осторожно присела.
– Как это пропала? – испуганно повторила она. – Куда это?
– Если бы знали куда – нашли бы. Только позвонила. Денег просит. А больше – ничего неизвестно.
Старуха замерла, а потом ритмично закачала головой. Зубы она потеряла давно, и когда волновалась, то из ее речей можно было понять совсем немного. Но Алина, обладавшая в этом деле большим опытом, все-таки кое-что поняла. А именно – что когда ее сестра прибежала среди ночи, изуродованная, полумертвая – тут старуха энергично качнула головой, так что Алина даже испугалась – не свалится ли та со стула, – так вот, когда ее сестра ворвалась сюда и чуть не на коленях просила о помощи, – тогда она, баба Люба, и поняла – теперь ничего хорошего ожидать не приходится.
– До чего дожили, – прошептала старуха. – А мой Брылька-то давно помер. Если бы он был жив – я бы так не боялась. А вот теперь… И спать даже опасаюсь. Вот, затеяла консервы крутить на ночь глядя. Не могу спать и все… Наверное, скоро помру.
Брылька – так звали рыжего барбоса – помер года три назад. Но и в ту пору, когда пес был жив, он вряд ли представлял из себя надежную защиту для старухи. Даже голос у него был негромкий – пес лаял так, будто сознавал, что такое ничтожное создание, как он, не имеет на это никакого морального права.
– Баба Люба, а вы-то сами в ту ночь ничего не слышали? – спросила Алина.
Та ничего не слышала. Да и немудрено – старуха слышала что-нибудь только в том случае, если собеседник находился рядом, да к тому же повышал голос.
– Ох, да когда я ее увидела, решила – сейчас прямо и помрет, – горестно рассказывала старуха. Ей никак не удавалось свернуть с волнующей темы. – Примчалась, вломилась – глаза красные, как у черта! Аж мой кот напугался!
– И с тех пор вы ее не видели, – уточнила Алина. – Как она уехала утром, в понедельник – не видали? Вы же не спите по ночам, сами сказали!
– Ничего не видела, ничего, – запричитала старуха, вскакивая с табурета и хватая ложку. – Сейчас все сгорит!
В самом деле – обширную кухню уже заполнял горький запах пригоревших баклажанов. Алина уже собралась попрощаться, но тут ее остановила хозяйка:
– А дом, слышите, пока не продавайте! – сказала она. – Лучше осенью. Говорят, цены подымутся!
Алина удивленно обернулась:
– А вы откуда…
Но старуха ее не слушала. Она твердила свое:
– Вон на улице Маяковского дом продали и что ж? Теперь перепродают, просят чуть не на пять тыщ больше! Пять тыщ! Мне бы до смерти хватило, да и больше… Пять тыщ долларов… У меня пенсия четыреста рублей. Мне-то что, это вам жить, вы молодые. А мне что? Деньги в могилу не унесешь… Знаешь, как моя мама говорила? На саване карманов нет!
Алина все-таки уловила основной смысл ее невнятного бормотания и очень разволновалась:
– Кто продает дом, баба Люба? Кто сказал?
– Да сестра твоя! – с таким же волнением ответила баба Люба. – Я вот боюсь – не продала бы каким бандюкам! А то кокнут меня, и потом никто не поймет, отчего я померла! Что – мало такого бывает? Дом-то большой, земли довольно, они весь участок захотят взять! Не то что половину!
– Да кто хотел продать? – крикнула Алина. Она была вне себя.
– Твоя сестра! – отчеканила баба Люба. – Все время меня спрашивала – не знаю ли я, может, кто хочет купить? Узнайте, мол! А я не узнавала. На черта мне? Если бы и знала – не сказала бы!
И решительно воткнула ложку в месиво из разваренных баклажанов.
Глава 5
Сперва Алина решила, что старуха что-то путает. Это было немудрено – баба Люба вполне могла перемешать зиму с летом, не помнила имен, даже не знала толком, сколько у Марины детей – все почему-то спрашивала, где же третий мальчик? Девушка задала несколько наводящих вопросов по поводу продажи дома, но все привело к тому, что она убедилась – на этот раз старуха точно знает, о чем говорит, тем более что ее слова могли подтвердить свидетели.