Первый раз Марина спросила ее, нет ли в поселке желающих купить дом с участком, еще в начале этого лета! Баба Люба точно это помнила, потому что это было в один из первых приездов Марины на дачу вместе с детьми. А у тех только что начались школьные каникулы. И при этом разговоре была девочка – Катя. Марина с дочкой зашла к соседке, напилась чаю и как бы между делом спросила у старухи – сколько можно получить за дом?
– Она спрашивала потому, что правда собралась продать или просто так интересовалась? – уточнила Алина.
– Как это просто так, если просила меня найти покупателя! – обиделась баба Люба.
– Странно! Почему же она не посоветовалась со мной? – пробормотала Алина.
У нее это никак не укладывалось в голове. Ну понятно, что сама она с легкостью пожертвовала бы этим домом. Ее, собственно, ничто не связывало с этим клочком земли, кроме детских воспоминаний, конечно. Да и те давно перестали для нее что-то значить – она жила настоящим моментом. Но Марина! Она всегда твердила, что если бы не этот дом, не возможность изредка покопаться в земле – она бы совсем зачахла в городе! Старшая сестра любила здешнюю деревенскую тишину, патриархальные, грубоватые нравы соседей. Она комфортно чувствовала себя в такой обстановке, тогда как Алине всегда было тут неуютно. Она приезжала сюда только позагорать. Да и то предпочитала юг, море, в крайнем случае – берег подмосковной речки, в каком-нибудь пансионате. Но Марина… Она прикипела к этому месту всем сердцем! Она была настоящей хозяйкой этого дома, этого участка. И вот – такое внезапное желание со всем этим расстаться!
– Баба Люба! – нерешительно обратилась к старухе девушка. – Еще кто-нибудь знал, что она хочет продать дом? Вы правда ни с кем об этом не говорили?
– Ни с кем! – отчеканила старуха. – И ей сказала, что покупателя искать не буду. Если ей нужно – пусть сама и ищет.
– Ну конечно, – поддержала ее Алина. – Только вы упоминали, что она просила вас об этом несколько раз?
– Ну да. Сперва так просто, будто не очень нужно. А в последнее время Маринка прямо напугала меня. Ходит и ходит, и все твердит: «Баба Люба, поищите, поспрашивайте, вы тут всех знаете…» Как будо мне больше делать нечего!
Старуха еще долго не оставляла эту тему – ей, конечно, страшно было терять старых, насквозь известных ей соседей, привыкать к кому-то другому. Алина поддакивала, вполуха слушая ее сетования, во всем с ней соглашалась, а сама думала о другом.
«Маринка все лето искала покупателя! Черт! Зачем?! Почему мне не сказала ни слова?! И Васька ничегошеньки не знает – как же это? Как она решилась на такое без его ведома?! Когда я сказала ему, что буду продавать свою половину дома, если он не пошевелится с деньгами, он чуть не рехнулся от ужаса! У него и в мыслях не было потерять дом! А тут, оказывается, и жена подсуетилась! Только почему она обратилась к бабе Любе? Проще было поговорить со мной! Не очень-то я и держалась за этот дом, могли бы сговориться и вместе двинуть его на продажу! Тем более что это дело касается только нас двоих! Васька тут ни при чем, дом завещан нам, и только нам! Даже ее дети тут ни при чем – у них же есть московская квартира, это их прав не ущемляет! Мы могли так тихо продать участок, что никто бы и не узнал, пока бы мы всем сами не сказали! А я-то, дура, боялась с ней об этом заговорить! Вот бы она обрадовалась!»
– Вы не знаете, она больше ни с кем не говорила по поводу дома? – настойчиво повторила Алина, когда старуха умолкла. – Может, она сама нашла покупателя?
– Ничего не знаю, – отрубила старуха. Эта тема явно задевала ее за живое.
– Значит, никто об этом не знает?
– Да никто.
– Ну, наверное, кроме Кати? Она же к вам с дочкой приходила?
– С маленькой… – подтвердила старуха. – А как ее третий, мальчик? Совсем еще крошка, верно?
Этот «третий», никогда не существовавший ребенок насмешил Алину. Старухе никак не удавалось втолковать, что у Марины всего двое детей и больше двух никогда не было. Она встала и попрощалась, попутно пообещав помочь соседке спустить в подвал закрученные консервы. Завтра утром зайдет и спустится туда. Старуха очень обрадовалась и опять попыталась угостить Алину готовыми баклажанами. Алина посмотрела на неаппетитное месиво и опасливо отказалась.
Когда она вышла на улицу, с неба полетели первые капли дождя. Девушка на минуту остановилась, жадно вдохнула влажный ночной воздух. Ее лица как будто осторожно касались чьи-то теплые, робкие пальцы. Капли были такие мелкие, что почти сразу высыхали на ее разгоряченном лице. В доме напротив уже погасили свет – там всегда ложились рано. Она стояла, вглядываясь в темноту, прислушивалась, но страха больше не ощущала. Он исчез – исчез в тот самый миг, когда она закричала и на улицу вышел сосед.
«Если бы закричала Марина – он бы тоже непременно вышел, – твердо подумала она. – Но только Маринка не кричала. Не было никакого крика. И никакого уличного нападения. Все случилось в доме. В нашем доме, когда дети уже уснули. Даже не на участке – иначе все равно кто-нибудь бы что-то слышал. Но все отказываются засвидетельствовать, что слышали. Потому что ничего и не было. Не такие уж пугливые тут живут люди. Если в поселке завелся маньяк – в их же собственных интересах, чтобы его поймали! Никто не стал бы прятаться по углам! Еще бы и от себя что-то присочинили. Но только никто в милицию не пошел. Потому что ничего и не было».
Она нащупала затвор калитки, подняла его, вошла на участок. Медленно пошла по дорожке, изредка останавливаясь, оглядывая кусты, деревья. Никого. Да и кому было прятаться здесь, под начинающимся дождем? И зачем?
Собака не залаяла при ее приближении – никакой собаки тут больше не было. Алина поднялась на крыльцо, достала из сумки ключ. Она увезла его с собой, покидая дачу утром в понедельник. Отперла дверь, вошла, включила свет.
На столе все еще стояли грязные кофейные кружки – как они пили кофе с Василием, так и оставили их. В пепельнице лежал скрюченный окурок. В миске, рядом с плитой, застыла покрытая жиром суповая кость. Алина задернула занавески на окнах – ей было неприятно думать, что кто-то может на нее смотреть с улицы, из темного сада. Это был ее давний кошмар, возможно, навеянный каким-нибудь фильмом. Она одна в доме, ночью, в комнате горит свет, и поэтому она не видит, что кто-то стоит под окном и уже долгое время на нее смотрит. А потом огибает дом, открывает входную дверь…
Что-то стукнуло, и девушка так и подскочила на месте, прижав руку к забившемуся сердцу. Потом поняла – это наверху. Поднимался ветер, а где-то там было оставлено открытым окно. Она же сама его открыла, когда спала тут. Ей было душно, и она иногда вставала покурить, по пояс высовываясь из окна и бросая окурки в траву. Последний раз – перед рассветом. Если бы она не спала всю ночь, то наверняка увидела бы, как сбежала с дачи ее сестра.
Алина вскарабкалась по лестнице, ведущей в мансарду, закрыла окно. Подоконник уже успело залить дождем – тот разошелся вовсю и даже не собирался останавливаться. Девушка машинально заправила свою постель, натянула льняное покрывало, взбила подушку. Присела на край кровати. Вот здесь она пыталась уснуть той ночью, ворочалась, боролась с накатывавшими волнами тревожных мыслей. Тогда она думала только о деньгах – больше ни о чем. И ей казалось, что ничего важнее и быть не может. Сейчас…
Алина вдруг поняла – она бы многое отдала за то, чтобы все проблемы опять свелись только к тому, как заговорить с сестрой о разделе имущества. «Я ее все-таки люблю! – с тревожным изумлением подумала она. – Ей нужно было исчезнуть, чтобы я это поняла!» Девушка почувствовала, что вот-вот заплачет. Маринка – единственный человек, которому она позволяла себя критиковать. Которого она сама критиковала, не щадя, не выбирая слов, напротив – стараясь ужалить как можно больнее… Ей всегда казалось, что без этих взаимных претензий и пикировок ее жизнь была бы неполной. И казалось, что именно в этом и состояли все их сестринские чувства – в том, чтобы постоянно выискивать друг в друге какие-то недостатки. А теперь, когда та пропала, Алина вдруг ощутила, что потеряла нечто большее, чем объект для насмешек. Ей было по-настоящему больно. Второй раз в жизни. Нет, в третий. Об аборте она старалась вспоминать как можно реже. Об Эдике она еще иногда разрешала себе подумать.