Капитан только быстро как мячик отскочил от крайнего орудия подбежал по рыхлому снегу ко мне и стараясь перекричать гул канонады и гудение воющих в воздухе снарядов, закричал:
— Замените наблюдателя… возьмите телефониста… исправьте телефон… живее… мы пока будем обстреливать их батареи… Евсеенко — давай следующего телефониста… достать запасные части…
И ни слова — о погибших… Они были — их теперь нет… Они исполнили свой долг и теперь на смену погибшего телефониста, вызывался «следующий», на смену убитого подпоручика отправлялся следующий. Нам не удалось уже найти себе такой комфортабельный наблюдательный пункт, как предыдущий, разрушенный; нам пришлось довольствоваться высокой сосной, одевшейся уже в белую осыпанную серебром снежную фату и на вершину ее мы вскарабкались не без труда… царапая руки о холодные черные обледеневшие сучья, влача за собой разматывающуюся катушку телефонной проволоки. С вершины этой сосны как из верхних рядов сказочного амфитеатра я сделался свидетелем, вернее зрителем, развернувшейся панорамы сраженья… Правда сидеть на сосне в качестве наблюдателя было далеко небезопасно, немцы пытались нащупать новый наблюдательный пункт, чтобы разнести его точно также, как разнесли первый, но чувства страха, сознания опасности не было — оно тоже атрофировалось…
…Немцы уже наводили мосты… Справа и слева в полуверсте от нашей батареи на прибрежной полосе песка, покрытого затоптанным смешанным с грязью серым снегом, копошились десятки черных фигур около тупоносых шаланд-понтонов, которые одна за другой отплывали от берега, выстраиваясь цепью и быстро соединяясь между собой легкими досчатыми мостками. Теперь были две цели: одни батареи громили наводимые мосты, а другие, пользуясь указаниями своих наблюдателей, осыпали шрапнелью скрывавшиеся на опушке леса колонны предназначенной для переправы свежей немецкой пехоты… Снаряды, направляемые против мостов, падали в воду, взрывали высокие белые столбы пены, дробили тонкий лед, рассыпавшийся хрустальным фейерверком сверкающих осколков, били в мосты, опрокидывали шаланды, но немцы с упрямством людей, не видящих иного выхода, продолжали свои попытки и мосты все подвигались вперед, протягиваясь от противоположного берега к нашему…
Где-то внизу около самой воды залегли немецкие цепи и перестреливались с нашими, ружейная трескотня тонула в гуле орудийных залпов и перестреливающиеся редкие цепи солдат казались второстепенными, даже третьестепенными статистами в этом грандиозном необыкновенном спектакле… Вероятно, германская пехота, спрятанная у опушки ими, была достаточно расстроена, но вскоре пришло приказание всем батареям сосредоточить огонь на наводимых немцами мостах.
Трудно сказать, стало ли хуже немцам от того, что на них вместо двадцати четырех орудийных жерлов теперь глядело сорок восемь — эти люди вступившие на зыбкие, качающиеся на волнах взбудораженной реки понтоны, эти люди, напиравшие сплошной массой на идущих впереди — не имели отступления; это были обреченные и им было все равно, как гибнуть, если бы не было возможности достигнуть заветного берега и вступить ногой на его твердь…
С высоты своей ели мы оба, я и мой телефонист, наблюдали с бьющимися сердцами и перехваченным дыханием за творившимися на реке ужасом… Мы видели, как вдруг дождь огненных взрывов посыпался на оба моста, запруженные людьми, как гранаты вырывали из этой массы сразу бреши в 10–12 человек, как наклонясь к воде черпая бортами тонули пробитые понтоны и как вместе с ними барахтаясь в ледяной воде и отталкивая от себя льдины шли ко дну солдаты в остроконечных касках… Мы видели, как вдруг правый мост, доведенный уже постройкой до половины, вдруг почему-то оторвался от противоположного берега и в составе четырех понтонов, соединенных мостками и нагруженных людьми кинулся по течению вниз, дефилируя в своем страшном шествий мимо всех наших батарей… Мы видели, как направленная в него, в этот пловучий густо-населенный островок, очередь гранат раздробила его на три части, потом на четыре и эти осколки делясь все на более и более мелкие и наконец превратившись в множество одиноких человеческих голов то скрывавшихся, то снова появлявшихся над водой, погибали в холодной стремнине отделявшей нас от неприятеля реки…
Нам казалось, что мы слышали крики этих людей, но мы не могли их слышать… Мы проследили всю драму до конца, до последнего акта, до эпилога, до финала, до страшного конца, когда разбитые мосты исчезли под ползущим по реке сплошной массой льдом, когда умолкли немецкие батареи и стрелки, засевшие в окопах на самом берегу, поспешно повылезали из них, чтобы присоединиться к убегавшим назад разбитым и расстроенным неприятельским дивизиям…