Какая-то женщина, выделяющаяся среди прочих очень красивым (Хеля профессионально оценила количество работы и примерную стоимость и мысленно присвистнула), но «старого» фасона платьем и обувью без каблуков, тоже почти не танцевала и часто в сторону Хели поглядывала. Девушка боялась и не хотела смотреть в ответ. Хотела, чтобы всё это как можно скорее кончилось. Потом к ней подошёл некто с уже знакомым взглядом. Хеля сообщила, что не танцует. Некто ничуть не смутился и ответил, что она арестована. Девушка сначала растерялась, но потом спросила, знает ли об этом её отчим. Теперь уже растерялся некто, извинился и убежал к кому-то уточнять. Но теперь уже стало понятно, что громкими фамилиями ей не откупиться: если дело дошло до агентов, приехавших лично с царём, то слова о могуществе и связях какого-то старого сумасшедшего в отставке — пустой звук. Только слова. И они это прекрасно знают.
Но тут, когда Хеля уже не только изменила решение, но даже успела устать ждать, пока царь подтанцует-подойдёт поближе, объявили белый вальс. Какой-то там из очень фигурных, схему Хеля помнила плохо, а то и, возможно, совсем не помнила, но… ей же только подойти, верно? Она пошла.
И царь пошёл. В какой-то тёмный коридор. И вся охрана за ним пошла. То ли вдруг решил что-то важное кому-то приказать, то ли ему просто надоело тупо ходить под музыку, то ли по нужде захотел. Неважно. Ведь делать всё равно было нечего, и Хеля пошла за ним. Женщина в красивом платье и без каблуков — за ними. Хеля, не оглядываясь, пошла быстрее, но старательно вслушивалась в шаги сзади, и вскоре поняла, что женщина слегка хромает. Сама же она старалась идти как можно тише. Потом был поворот, а за ним дверь, перед которой царь ненадолго задумался и потом открыл. Хеля за это время успела подойти совсем близко, а женщина была ещё за поворотом, хотя, судя по звуку, уже почти бежала и хромала куда ощутимее. А царь открыл дверь. Вошёл. И Хеля — за ним. А там обнаружилась куча народу: губернатор, мэр, то-то она их на балу не заметила, какие-то приближённые, охрана — видимо, это было что-то важное. Во время бала? Зачем? Но все посмотрели на неё. И царь вдруг понял, что что-то не так, и тоже хотел было обернуться. Хеля, не думая, пустила огненную волну по комнате, уничтожая всех, кто не озаботился магическими щитами и оглушая и путая остальных, и быстро, стараясь не думать вообще ни о чём, нажала на маленький рычажок под платьем.
Прости, Хелена Белозёрная, прости…
Но ничего не произошло. Волна была рассеянна чьей-то магией, женщина в коридоре, кажется, споткнулась и упала, к ней уже неслась охрана, царь спрятался за кого-то…
Хеля даже не успела понять, что произошло, но по привычке закрылась щитом, пустила ещё одну волну и несколько молниевых пульсаров. Судя по крикам, кто-то пострадал, но в огне этого не было видно.
Потом только поняла, что бомба не взорвалась.
…вообще-то, надо было жить. Надо жить — за родину надо жить, ведь если каждый будет умирать… Если каждый будет умирать за свободу, то на свободу не выйдет никто. Если каждый будет умирать за родину, то её не останется, умрут все люди в ней. Если каждый будет умирать на пути к цели, то до цели не дойдёт никто. Это говорили различные лидеры. Это говорили в Отрядах Будущего перед каждой операцией, передавали друг другу, как очень важное, немногим доступное знание, это шептали в боях, как молитву. Хеля сначала соглашалась, верила и шептала тоже, но потом, после стольких долгих месяцев отчаянья, перестала, согласилась с царём и его армией. Но почему-то именно эти слова пришли ей в голову сейчас, когда умереть за свободу она не смогла.
Хеля всё ещё не могла согласиться.
Но пришлось лезть под платье, сдирать с себя пояс, раздирая кожу магией и не ощущая, пояса или свою, и швырять его в центр комнаты, поджигая уже плетением. И теперь уже взрыв случился, такой, что даже Хелю вынесло за дверь, а царь, кажется, вылетел в окно. Женщина в коридоре как раз бежала к Хеле, но снова упала, хотя в этот раз исхитрилась запустить в неё чем-то неприятным, от чего девушка отмахнулась щитом, очень удивившись, сколько силы это отняло. Что-то явно было очень заковыристым. Женщина лёжа начала выплетать что-то ещё, сложное и незнакомое… но почему-то остановилась. И Хеля тоже ничего с ней сделать не пыталась.
Неожиданно даже для самой себя, зарыдала.
И даже не знала, почему и зачем. Она пришла умирать, она не умерла, она прямо сейчас могла умереть именно так, как ещё недавно сама того очень не хотела — бессмысленно. Но ей было всё равно. Она этого… хотела? Или она ничего не хотела? Она не знала, чего хотела?
Она ничего не знала. Она просто рыдала.
Она не почувствовала, как потеряла контроль над защитой от телепатии. Она не увидела, как женщина развеяла своё плетение. Она не услышала, как женщина встала и вздохнула, посмотрев на порванное платье. Она не приняла жуткого, неожиданно понимающего взгляда.
— Ты уже умерла, — сказала ей женщина. — Но тебе придётся с этим существовать. И знаешь… я тебе даже мешать не желаю.
Хеля удивлённо подняла глаза, но женщина с нею уже не разговаривала. Она пошла в выжженную комнату, подхватила кого-то на плетение и перенесла, оставив после себя предательскую чёрную дымку. Хеля ни о чём не думала. Она продолжала плакать.
Вокруг суетилась охрана, слуги. Искали виновных, но её словно бы никто не замечал. Сначала Хеля просто сидела, ни на что не обращая внимания. Потом начала соображать. Потом пришла в ужас, потом была в шоке. И только потом, когда чья-то нога прошла сквозь её руку, поняла, что на ней была выплетена очень сильная, наверное, даже архимагистерская невидимость, неощущаемость и бестелесность.
========== Хельгия после попытки убийства Волота ==========
Город умирал медленно — несколько месяцев. Он маленький, и его несложно убить весь сразу, но это надо делать аккуратно, бережно и рассудительно. Тайной службы теперь было даже больше, чем местной стражи, а в последнее время всё чаще казалось, что больше даже, чем местных жителей. И они не делали выбора, они просто хватали всех и обыскивали всё.
Её не искали — считали погибшей. Искали сообщников. Их не было. Город конечно же, закрыли сразу, заперли все входы-выходи, закрыли от телепортации, заплели по периметру щитами как стеной, действительно весь, Хеля никогда раньше не видела заклинаний такого масштаба, а вокруг ещё и сигнальный контур поставили, чтобы неуловимые сообщники не могли перелететь. Не выпускали из города, да и пускали внутрь тоже с долгими проверками, даже самих службистов — а вдруг неуловимые сообщники успели кого-то завербовать?
Сообщники, правда, были вполне уловимы. Неуместь — город небольшой, и тюрем в нём было немного, и все эти тюрьмы уже трещали по швам, а людей всё арестовывали и арестовывали. Потом начали увозить тех, чья вина была подтверждена.
Хеля не знала, какая у них была вина. Все, у кого она была на самом деле, покинули город ещё до того, как царь покинул столицу. Покинули все города, которые он должен был посетить. Хеля точно знала, что к его приезду она в городе осталась совсем одна. Даже без стольгородцев.
Что ж. Царь не любит, когда его убивают.
Кем была Хеля, не знал никто, но тихо ненавидели её все. Она тоже ненавидела себя тихо. Даже когда возникало желание прийти и честно во всём признаться, она понимала, что этим сделает только хуже — в отсутствие сообщников не поверят, но зато она подставит Хелю, единственного, пусть о том и не знающего, настоящего сообщника. Сдаст, вернее — она её уже подставила. Но если вдруг им удастся проходить в телах друг друга до победы Отрядов Будущего… В победу теперь верилось почему-то совсем слабо. Наверное, потому, что Хеля всё ещё слишком верила в себя.
Не смогла.
Стыдно почему-то было не за это. То есть, за это, но… не совсем. Стыдно было перед всеми, кого из-за неё схватили без вины. Перед своими, у которых теперь станет в разы больше проблем с тайной службой, и которых она даже не предупредила. Перед Хелей Белозёрной, которая в её планах сначала должна была умереть вместе с ней, а теперь вот оказалась неудавшейся цареубийцей, да ещё и мёртвой. Странно — до этого не было никаких мук совести: ну, умрёт Хеля — и умрёт, и что с того, очередная жертва во благо. А теперь вот стало за это стыдно.