Викте подождала, выглянула ещё раз, закусила губу и рванула на другую сторону дороги. На полпути — поскользнулась на льду. Успела распрощаться с жизнью. Но тут её подхватили телекинезом, а чужой щит отбил летящий пульсар.
Девушка ещё не успела понять, что жива, как оказалась у чьих-то ног в тяжёлых армейских сапогах. Подняла голову и упёрлась взглядом в протянутую руку — тонкую, женскую. Приняла её, встала.
И обмерла — её спасительницей оказалась лийская военная. Девушка, наверное, не старше её самой, была закутана в какой-то огромный и дурацкий клетчатый шарф, скрывавший и голову, и плечи, и даже не дававший полностью разглядеть лицо, но тёмно-красная форма не оставляла сомнений. На лийке не было шинели, только этот глупый шарф, но по ней нельзя было сказать, что ей холодно. Наоборот, она сама выглядела как ледяная статуя, зачем-то одетая в шарф и лийскую форму, и была будто бы создана для окружающего пейзажа зимы и послевоенной разрухи. Особенно глаза её были к месту — почти такие, какими рисовали глаза офицеров Лие на плакатах — холодные-холодные. Только жестокости немного не хватало. Вместо неё была усталость, но её было совсем чуть-чуть. Её глаза, как ни странно, казались знакомыми.
— Скоро явится патруль, я вызвала, — как ни в чём не бывало, сказала лийка. — А нам лучше бы поскорее отсюда уйти.
Говорила по-звесски она чисто и без тягучего лийского акцента. И — знакомым голосом.
— Мири? — Вдруг поняла Викте. — Мирите ти Марианни?
— Не без этого. Привет. Но лучше не произноси эту фамилию, я сменила её после оккупации.
Бывшая одноклассница, неожиданно представшая в форме вражеской армии, уже уверенно уводила её от места разборок. Бандиты тем временем уже отстреливались от патруля лийской военной полиции, так что уходить можно было спокойно, хотя у Викте всё ещё дрожали руки. Несмотря на то, что в последнее время было страшно выходить даже на людную улицу в середине дня, она раньше никогда не оказывалась случайным прохожим в эпицентре боя. Она, конечно, не верила, что временное правительство само попросило оккупантов помочь с наведением порядка, его, скорее всего, заставили принять эту помощь, чтобы, опять же, заставить звесских граждан чувствовать благодарность к захватчикам, но, по крайней мере, они действительно помогали.
— Боялась, что лийцы тебя за одну только фамилию пристрелят? — удивлённо спросила Викте. Она не чувствовала осуждения или презрения — слишком привыкла сама выживать всеми доступными способами, но не верила, что из-за звесской фамилии и звесского отца у Мири могли быть реальные проблемы. В армию бы, наверное, не попала, да. Или она хотела в армию?
— Боялась, — Мири криво улыбнулась. — В начале оккупации в городах было всё на вид спокойно, но как только звесские солдаты далеко и криков не услышат, так у нас линчевали и за меньшее. Даже за слишком чистый звесский выговор как-то было, чтоб их. Потом-то мы порядок навели, конечно… Но трудновато, знаешь ли, спасать родину, когда родина хочет спастись от тебя.
И только сейчас Викте сообразила, и то, с трудом, что Мири имела в виду не оккупацию Звессы лийскими, а оккупацию Лие звесскими.
Значит, у них было так. Что ж. Нельзя сказать, что это неожиданно.
— Понятно.
— Ты куда шла? — деловым тоном спросила Мири.
— Я… домой, — ответила Викте. Нервно махнула рукой в сторону, в которую шла.
Всё-таки, это было слишком неожиданно. Да, в классе все знали, что Мирите имеет два гражданства, и сама считает себя патриоткой Лие. Мирите не скрывала этого даже в детстве, в начальной школе, когда её за это травили. Но, всё-таки, когда теперь она идёт рядом в форме армии Лие, когда она офицер Лие, и когда ей ничуть не странно и не неприятно быть захватчицей Звессы…
— Уже скоро вечер, и станет ещё опаснее. Почему ты одна?
— Так получилось, — сказала Викте. С мужем, который обычно её провожал (и от которого при этом толку было немного, разве что моральная поддержка) она с утра поссорилась, и посвящать в свою семейную жизнь лийскую захватчицу не собиралась. Они и в школе не особо дружили, так, сидели за соседними партами и общались друг с другом чуть чаще, чем с большинством остальных одноклассников.
— Я тебя провожу. Здесь правда не стоит ходить одной. — Не вопрос и не предложение, а строгое утверждение, почти приказ. Да уж, сразу видно — лийская командирша. Они всегда такие — не кричат, не указывают, но отказаться ты не можешь.
— А ты ещё что тут делаешь? — раздалось сбоку. Прямо не возвращение домой с работы, а встреча выпускников какая-то.
Что ж поделать, они с Анье после школы пошли в один университет, и сейчас работали в одном институте, только в разных лабораториях.
И сейчас будет противно. Встретились Мири и Анье, заговорили о политике, и сейчас будет скандал. Можно было бы сказать, что как в старые добрые школьные времена, но только что-то как-то совсем не смешно. И — тогда, в школе, когда Анье, никогда не бывавшая в Лие, доказывала, что сорок лет, которые Лие входила в состав Звессы, были для лийцев великим благом, и что лийцы ненавидят Звессу страшной ненавистью, а Мирите старалась улыбаться и разговаривать с ней цензурно — кто бы мог подумать, что этот вечный бессмысленный спор будет продолжен тогда, когда лийцы действительно будут ненавидеть звессцев и изощрённо мстить за всё: и за сорок лет первой оккупации, и за три года второй, выставляя уже свою оккупацию чуть ли не спасением Звессы и её народа. Кто бы мог подумать.
— Стою, — приветливо, но холодно-холодно улыбнулась Мирите. — Привет, кстати.
Она действительно остановилась, увидев Анье. Вежливо, но как-то угрожающе. Она тоже всё прекрасно помнила, наверное, даже намного лучше.
— Привет, — Анье вроде бы тоже вспомнила о приличиях, но сказала это совсем зло.
— Сегодня какой-то день неожиданных встреч. А остальные наши как? Выжили?
Мирите, пожалуй, слишком сильно изменилась.
— Да… из нашего класса все живы, — чуть печально улыбнулась Викте, не уточняя, в каком они все сейчас состоянии. Но Мири, похоже, было этого вполне достаточно.
— Как ты вообще можешь такое спрашивать? — немедленно вызверилась Анье. — Поиздеваться хочешь? Ты уже достаточно поиздевалась, так что можешь уже заткнуться.
— Я спрашиваю только то, что хочу узнать. Я могла бы посмотреть сводки и списки погибших, но так, согласись, чуть быстрее.
— У меня жених погиб, если тебе интересно!
— Сочувствую, — ровно сказала Мирите, не потрудившись добавить в голос ни капли участия и даже слегка улыбнувшись. — Хотя, на самом деле, совсем нет. Из-за таких, как ты, и началась война.
— Что?!
Эти слова стали шоком, наверное, для всех.
Мирите говорила очень спокойно и честно, и ей не было никакого дела до того, что о ней подумают. И эту фразу она тоже сказала честно.
— То. Вы — такие, как ты — умеете только говорить. Кричать, ругаться, просто трепаться… Но вы не умеете думать, и поэтому говорите лишь то, что в ваши головы вложили те, кого вы слушали чаще всего. Вы способны лишь разносить свои слова, поливать необоснованной грязью всех, кто с вами не согласен, и создавать всё больше и больше других таких же, умеющих лишь говорить, и говорить лишь только одно и то же. Вас надо убивать на месте, пока вы не успели открыть свой поганый рот. Потому что потом каждое твоё слово превращается в чью-то смерть, Анье.
Анье открыла рот. Закрыла. Побелела. Развернулась и побежала. Спотыкаясь, не разбирая дороги и не смотря вперёд. Мирите, в отличие от них, в своей Лие училась магии, а также была лийским офицером, и могла убить кого угодно на людной улице средь бела дня, и лийский патруль бы вежливо ей улыбнулся и убрал бы за ней тело. И все это прекрасно понимали.
— Пошли, — сказала Мирите.
Ну да. Это Анье всегда говорила гадости. Викте всегда молчала. Викте ни в чём не виновата.