— Никаких, никаких, Тихон Порфирьевич. Это вам насплетничали. Наверное, Ленка… Какие могут быть связи?
— Ну какие-нибудь… завалящие… Послов для этого не надо… Привезти партию гвоздей…
— Не знаю, не знаю, — волновалась Анастасия Григорьевна.
— Вам привозят пудру Коти. Духи у вас, — он взял пузырек со стола, — Амбре антике, — прочел он по буквам.
— Амбр антик.
— Ну, все равно… А впрочем, как? Что значит? Наверное, древние пахли иначе. Почему это — чулки, туфли можно… — Анастасия Григорьевна спрятала ноги под стул, — а гвозди нельзя? Попросите небольшую партию рантовых гвоздей. Мелочь.
— Не знаю, не знаю.
— Иначе придется бросить мужскую обувь. Кстати, вы слышали? Казариновы исчезли… И как долго никто не знал.
— Настя рассказывала Лене… Но куда?
— Или на восток, или на запад…
— Все бегут, все бегут. Не знаю, не знаю, что лучше.
— Верьте мне, — постучал в грудь Тихон Порфирьевич, — здесь уже все было, а там еще все будет.
— Правда? — умиленно смотрела на Шипунова Демьянова.
На самом деле Анастасия Григорьевна была потрясена исчезновением генеральской семьи. В такой момент покинуть город, квартиру… Но, по-видимому, Казариновы знали, что делали. С другой стороны, становилось невозможно существовать. Если бы не ее предприимчивость, дети бы уже голодали. Это надоумил ее Шипунов — незаметное, полупрезираемое прежде существо, какой-то фельдшер на побегушках у ее покойного мужа. Но именно теперь этот фельдшер внезапно развернулся. У него оказались такие полезные знакомства. Он рыскал по городу, мог все достать и знал все цены. Он не всегда опрятен, надоедлив… Но, господи, чего не вытерпишь в этой жизни. Эту истину Анастасия Григорьевна усвоила уже давно и очень крепко. Жизненный путь не усеян розами.
— Можно? — раздался за дверью голос Воробьева.
Анастасия Григорьевна застегнула ворот пеньюара.
— Это вы, Леонид Викторович?
Воробьев и Синьков показались в дверях, но, увидев Шипунова, остановились.
— Ну, словом, мы у вас в гостиной…
— Я только приведу себя в порядок. И потом дела, дела…
— О, вы — деловая женщина.
— Тихон Порфирьевич, смывайтесь. Я научилась вашему жаргону… О ужас!
— Не забудьте гвозди… Рантовые гвозди.
В гостиной две сестры Поплавские кружились на месте, взявшись за руки. Братья Ветровы листали изученные до застежек семейные альбомы. Маргарита лениво перебирала ноты, разговаривая с Воробьевым.
Анастасия Григорьевна в лорнет осмотрела комнату.
— Дети, на дворе холодно?
— Лютый мороз, — запрыгал на месте Петр, дуя в сжатые кулаки. — Надень боты.
— А вы что будете делать?
— Только не карты, — взмолилась Маргарита.
— Будем танцевать, — предложила Поплавская.
— Найдем дело, — успокоил Анастасию Григорьевну Синьков. — Скучать не будем.
— Ах, если бы я могла половину моих дел передать кому-нибудь. Но, видимо, теперь — пора деловых женщин…
— Мы все рады работать, — вставил Воробьев. — «Товарищи» не дают.
— А вы к ним обращались? — спросил вдруг Олег Ветров.
— И не подумаю.
— Олег, заткнись, — вскрикнула Маргарита.
— Марго…
— Теперь все так, мама.
— Ты дочь профессора…
— То, что «товарищи» могут предложить, мы и сами найдем. В порту бочки катать? Снег чистить?
— Полезнее железки, — сказал Игорь Ветров.
Воробьев шагнул к близнецам, остановился и отошел к окну.
— Леонид Викторович, можно вас на минуту для конфиденциальной беседы?
Анастасия Григорьевна отвела Воробьева в переднюю. Они сели на стульях у трюмо, близко друг к другу.
— Вы опять исчезали?
— Да, около двух недель.
— Маргарита говорила, с удачей?
— Относительно…
— Леонид Викторович, я вам как-то говорила о моей мастерской. Я этим кормлюсь сейчас. Поддерживаю детей… Ах! Этот страх за каждый день!
— Перемелется, Анастасия Григорьевна, — взяв ее за руку, механически и смущенно утешал Воробьев. — Не могут же большевики держаться дольше весны.
— Говорили — две недели… — не отнимая руки, тосковала Анастасия Григорьевна.
— Да… Но сложилось иначе.
— Слушайте, Леонид Викторович, мне нужны гвозди.
— Гвозди? Какие?
— Рантовые, что ли. Словом, сапожные. Такие, каких здесь не делают.
— Ах, вот что, — понял Воробьев. Он помолчал. — Не знаю, Анастасия Григорьевна. У меня такое ощущение, что это был наш последний рейс.