Лицом к лицу
КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ФЕВРАЛЬ
Герой… моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда.
Было около десяти часов утра, когда Корнелий Мхеидзе спустился по Давидовской улице на Головинский проспект. Он обвел взглядом широкую улицу. Магазины были закрыты. Ни экипажей, ни трамвая. Тротуары и мостовую заполоняли люди. Все они шли в одном направлении — в сторону Верийского спуска.
Возле оперного театра Корнелий встретил товарища — студента Мито Чикваидзе, недавно приехавшего из Петрограда. Друзья направились к Верийскому мосту.
По ту сторону Куры виднелись арсенал, Махатская гора, еще дальше — хребты, покрытые снегом. Порывистый ветер разорвал висевшие над городом облака, и в голубых просветах замелькали взлетевшие ввысь голуби.
Улицы все больше заполнялись людьми. Народ спешил в Нахаловку, на созванный там городской митинг. Корнелия и Мито захватил людской поток.
Корнелий не видел такой массы народа со дня похорон поэта Акакия Церетели.
В Нахаловке над морем людских голов реяли красные знамена. С трибуны говорил старый рабочий, но голос его звучал громко, по-молодому. В руке он держал шапку. Ветер развевал седые волосы.
— Товарищи, поздравляю вас! Революция свершилась! Исполнилась наша заветная мечта: царь и его правительство свергнуты. Нет больше тиранов. Теперь народ сам хозяин и государства и своей судьбы.
От волнения оратор остановился. По щекам его катились слезы. Он обнял такого же, как сам он, старика, и они расцеловались.
— Да здравствует свобода, равенство и братство! — раздался возглас с трибуны.
Старики то подбрасывали в воздух шапки, то целовались, словно в пасхальную заутреню.
Глядя на них, многие поверили, что кончились навеки страдания, что отныне на земле утвердилось царство свободы и братства.
Корнелий видел вокруг себя улыбающиеся, восторженные лица.
Старика сменил на трибуне рабочий лет сорока в стареньком, порыжевшем пальто:
— Товарищи, революцию совершили не Львов, Гучков и Милюков, не Керенский и Чхеидзе, а рабочие, солдаты и крестьяне. И не для того они свергли царя, чтобы власть перешла в руки царских приспешников — господ гучковых. Не верьте им, что революция уже кончилась. Нет, Россия кипит. Десятки миллионов людей ждут, как будут разрешены самые насущные вопросы — неотложные нужды рабочих, крестьян, солдат, а самое главное вопрос о войне. Надо потребовать от Временного правительства сейчас же начать переговоры о мире. Довольно приносить в жертву молоху войны сынов нашей разоренной родины. Мы должны во весь голос сказать, что больше не желаем такими кровавыми жертвами удовлетворять ненасытную алчность капиталистов…
Мито взял Корнелия за руку и увлек в гущу толпы.
Рабочие внимательно слушали оратора. Корнелий чувствовал себя чужим, словно заблудившийся ребенок. Мито же, у которого оказались среди рабочих знакомые, завел с ними оживленную беседу. Ветер доносил с трибун необычные слова: «революция», «свобода», «Временное правительство», «Совет рабочих депутатов»…
Стиснутый толпой, Корнелий испытывал щемящее чувство одиночества. Ему казалось, что люди поглядывают на него враждебно. «Почему? — спрашивал он самого себя. — Разве я так же, как и они, не желал, не жаждал свободы? Правда, я не думал, что все произойдет так неожиданно. Ведь еще вчера жизнь шла, как всегда, только очереди у пекарен и продуктовых магазинов стали длиннее и беспокойнее да люди громко, никого не боясь, ругали правительство. И все же трудно было предположить, что революция начнется так скоро».
Для Корнелия, как и для всех тифлисцев, судивших о положении в стране по событиям, происходившим в Грузии, Февральская революция явилась полной неожиданностью.
Хотя прошло уже несколько дней, как Тифлисский комитет партии меньшевиков получил от председателя меньшевистской фракции Государственной думы Чхеидзе шифрованную телеграмму из Петрограда: «Мтавробадзе скончался, сообщите родным и знакомым», — однако мало кто из собравшихся на митинге в Нахаловке более или менее ясно представлял себе, что происходило в это время в Петрограде, Москве и в других городах России. Тифлисские газеты только пятого марта решились робко заговорить о революции.