Когда Нино вернулась, Иона рассыпался в восторженных похвалах:
— Она сыграла прелестно! Она замечательно передала содержание сонаты! И вы все должны согласиться с тем, что нашему глубокому восприятию этого чудесного произведения безусловно способствует здешняя природа, эта тихая, лунная ночь, эта восхитительная деревенская обстановка. Да, в городе подобное восприятие музыки никак невозможно!
Корнелий согласился с ним и добавил:
— Вагнер, живя в Байрейте, допускал в свой театр гостей, приезжавших к нему из города, лишь после того, как они совершенно освобождались от своих житейских забот и будничных интересов. В течение нескольких дней они жили в построенной для них гостинице, наслаждались очаровательной байрейтской природой, и только после того, как их можно было считать подготовленными для глубокого восприятия музыки, они приглашались в театр. Так протекали известные байрейтские торжества.
Разговор коснулся музыки и искусства. Иона, живший отшельником в деревне, поражал гостей своими познаниями, глубиной эстетических чувств.
Окончив в свое время Кутаисскую гимназию и вернувшись в деревню, Иона в течение нескольких лет помогал отцу вести хозяйство. В деревне он много читал. Стремясь углубить свои знания, уехал в Петербург и поступил в университет. В Петербурге, в Москве, а затем, по возвращении на родину, в Тифлисе часто посещал театры, наслаждался игрой знаменитых артистов. Эта любовь к театру не остыла в нем и в те годы, когда он снова поселился в Карисмерети. Оттуда часто ездил в Кутаис и, посещая спектакли, стал поклонником замечательного артиста Ладо Месхишвили.
— Бывало, — рассказывал Иона о своих молодых годах, — наряжусь в шелковый архалук, в черкеску кизилового цвета, надену на голову лихо примятую папаху и мчусь на вороном отцовском коне в Кутаис, где меня уже поджидали друзья, обожавшие, как и я, театр и несравненного Ладо. Вот и сейчас, как живые, стоят у меня перед глазами созданные им образы Уриеля Акосты, Франца Моора, Гамлета, Эдгара. О, это был подлинный чародей, доставлявший огромное наслаждение своей изумительной игрой! Повеселившись с товарищами, проведя вечер-другой с Ладо, я возвращался домой и снова весь отдавался деревенской жизни. Но должен сказать, что бы я ни делал, как бы ни развлекался, меня никогда не оставляла какая-то неудовлетворенность и гнетущая тоска. Не радовали меня ни обеспеченная жизнь, ни наш дом с широким балконом, откуда открывался чудесный вид на покрытые вечным снегом горы. Только спустя некоторое время я понял, чем порождались мои разочарованность и убийственный пессимизм. Ведь я постоянно находился в окружении бездельников и тунеядцев.
Протестуя против такой жизни, я оставил свою среду, отцовский дом и пошел в народ. Ведь ничто так не облагораживает человека, как общение с народом… Вам, друзья мои, — обратился Иона к Корнелию и Нино, — не придется уже переживать то, что пережил я. Вы — счастливое поколение!
— Не известно еще, чье поколение окажется счастливее — ваше или их, — возразила Вардо. — Пока что они ничего, кроме войны и революции, не видели…
— Неужели вы сомневаетесь? — удивился Иона. — Тогда, значит, вы не верите в прогресс, в движение вперед. Выходит, что революция напрасно произошла, так, что ли?..
— А вы считаете революцию прогрессом? — в свою очередь спросила Вардо. И поспешила сама же ответить себе: — Нечего сказать, замечательный прогресс! Всю культуру, которую человечество создавало с таким трудом, с такой любовью, все, что оно накопило за долгие века, эта самая ваша революция теперь как помелом сметает с лица земли.
— На это можно ответить словами, которыми отвечали еще до нас напуганным революцией людям, — вмешался в разговор Корнелий. — Скажите, разве может цыпленок вылупиться из яйца, если не разобьет скорлупы?
Ответ Корнелия показался Терезе грубым. Она сконфуженно опустила голову. Степан постарался переменить разговор. Он рассказал, что на станции Супса встретился с Эстатэ Макашвили и Платоном Могвеладзе. Эстатэ ехал в Тифлис, а Платон в деревню, по соседству с Карисмерети, к своим родным.
Иона дружил с Платоном, высоко ценил его познания в области искусства и философии и не пропускал ни одной его лекции в Кутаисе. Платон тоже с уважением относился к Ионе и несколько раз гостил у него в Карисмерети. И теперь снова ждали его в гости.
Иона достал из кармана письмо и дал прочитать его Корнелию.
«Дорогой Иона, — говорилось в письме, — благодарю за приглашение.
Ждите! На днях примчусь к вам на своем горячем, черкесском скакуне!