— У Терезы Мхеидзе особенно не поживишься, — поправил Ражден Туриашвили своего друга Абесадзе, — Какое у нее имение… Вот у Ананова, у Ростома Церетели, у Отия Мдивани — там действительно есть что взять!
— Ну и нечего ждать да рассуждать, а скорее надо за дело браться! — воскликнул Абесадзе.
Старик Менжавидзе — крестник матери Терезы, Дареджан Мдивани, — старался образумить молодежь.
— Значит, тебе сладко живется на помещичьих задворках?! Так привык своим потом поливать чужую землю, что и отказаться от этого уже не можешь? — спросил его злобно Абесадзе.
Старик посмотрел в упор на него и еще крепче оперся на кизиловую палку с рогатиной.
— Нет, от такой жизни каждому хочется уйти, — сказал он глухо. — Но только следует подождать, как правительство решит, что сделает. Может, и в самом деле у помещиков кое-что урежут и нам передадут. Так нам и объясняли: скоро, дескать, Учредительное собрание соберется и все дела насчет земли окончательно решит.
Около споривших собиралось все больше и больше людей.
— Значит, будешь ждать Учредительного собрания? — горячился Абесадзе, наседая на осторожного Менжавидзе. — Ну и жди! А вот те, кто поумнее нас с тобой, уже обзавелись землей и пользуются себе на здоровье. И правильно сделали.
Иокиме Абуладзе подошел и сюда.
— А какой смысл брать землю у помещиков силой, — вмешался он в разговор, — если правительство уже решило оставить им всего по семи десятин?
— Это у вас только на бумаге записано, а на деле помещику и двадцать, и сорок, и даже шестьдесят десятин оставляют, — вступил в спор недавно приехавший в деревню чиатурский рабочий Миха Пруидзе, брат Маро, приемной дочери Терезы. — И в Карталинии, и в Кахетии, и в Имеретии — всюду меньшевики стараются не обижать помещиков. Крестьяне же как были, так и продолжают оставаться в нужде, без хлеба.
— Да меньшевики, которые заправляют, сами — князья и дворяне. Чего ж от них можно ждать! — безнадежно махнул рукой Георгий Абесадзе.
Крестьяне открыто поддерживали солдат, ругали правительство. Милиционеры смотрели на все сквозь пальцы. Но Абуладзе на другой же день съездил в Кутаис предупредить уездного комиссара, что в Карисмерети и в окрестных деревнях крестьяне ведут себя вызывающе, что могут начаться беспорядки…
Карисмерети осталось далеко позади, когда Корнелий, переехав лощину, остановился около старой осины, подпиравшей изгородь виноградника, принадлежавшего Джаджана Менжавидзе. Тихо шелестели серебристые листья состарившегося уже дерева. Словно прислушиваясь к их шелесту, лошадь навострила уши.
У плетня появилась девочка лет пятнадцати — внучка Джаджана. Агойя попросил у нее воды.
Девочка побежала в дом и через некоторое время возвратилась с матерью. У женщины было очень приятное лицо. Держа тарелку с хачапури и маленький кувшин, она поклонилась Корнелию.
— Мы просили только воды, Саломэ, зачем вы беспокоитесь?..
— Ну что вы… Жаль вот, что ни Джаджана, ни Лукайя нет дома, они встретили бы вас лучше, — ответила женщина, подавая Корнелию хачапури и стакан вина.
— Мы только что ели, — пытался было отказаться от угощения Корнелий. Но, спохватившись, что своим отказом может обидеть гостеприимную женщину, поклонился в знак согласия. Он с удовольствием выпил холодное вино, потом отломил кусок хачапури и закусил.
— Вот, последнюю пшеницу смолола, — объяснила Саломэ, — а что будет дальше, не знаю: ни пшеничной, ни кукурузной муки уже не осталось, и достать негде… Как ни стараются Джаджана и Лукайя, а все же на весь год зерна не хватит.
Корнелий перевел взгляд на Кетуа, дочку хозяйки. Стройная, с золотистыми волосами и голубыми глазами, она стояла у плетня и в смущении поглядывала на гостя. В своем простеньком ситцевом платьице, с замоченными в росистой траве ногами, она была очаровательна. Корнелию хотелось ей что-нибудь сказать, но Саломэ продолжала говорить о хлебе, жаловаться на тяжелую жизнь.
— В этом году урожай, кажется, хороший ожидается? — промолвил он рассеянно.
— Да, если погода продержится… тогда, может быть, год как-нибудь протянем, — ответила женщина.
Корнелию вино понравилось, и он не отказался выпить еще, когда Кетуа протянула ему стакан. Затем, поблагодарив радушных хозяев, поехал дальше. Агойя следовал за ним, с аппетитом уплетая хачапури.
Поглядывая на далекие горы, на развалины древней крепости, Корнелий думал о девушке, с которой он только что расстался. Его разгоряченному вином воображению рисовалось, что он на своем выхоленном, с выгнутой шеей и маленькими ушами коне приближается сейчас к Каджетской крепости, где томится в плену прекрасная Нестан. Он пришпорил коня, и тот, вытянув шею, стрелой помчался вдоль кукурузного поля. Рассекая грудью воздух, конь быстро примчал его, но не к Каджетской крепости, а к старой, почерневшей мельнице.