Мельница работала. Возле нее толпились крестьяне. Поодаль стояли арбы. В толпе Корнелий узнал старика Годжаспира Гелашвили, с сыном которого, Галактионом, он служил на батарее. Дымя трубкой, Годжаспир беседовал с крестьянами. Корнелий поздоровался со всеми, спрыгнул с лошади, скрутил цигарку и попросил огня. Крестьяне с любопытством разглядывали его. Годжаспир достал трут, положил его на кремень и высек огонь.
— Ты, Годжаспир, все еще кремнем пользуешься?
Старик удивился, откуда всадник знает его имя. Корнелий назвал себя. Отия Мдивани рассказывал ему, как отец Годжаспира, крепостной крестьянин, поселился некогда на участке, откупленном у своего барина, отца Отия. Никто во всей деревне не умел так хорошо выращивать кукурузу и виноград, как отец Годжаспира, и это свое мастерство старик передал сыну. Потому-то Отия издавна так охотно сдавал ему землю в аренду.
О Годжаспире Корнелию много рассказывала мать. И сам он помнил, как в дни его детства старик давил виноград в доме Мдивани.
Словно великан, влезал Годжаспир в огромную давильню. Его большие сильные ноги становились багровыми, как только он погружал их в груду виноградных гроздьев. Он давил ягоды своими широкими ступнями, и виноградный сок алым ручейком стекал по желобку в бассейн. Отсюда его переливали в огромные чаны, зарытые в землю. А к давильне подъезжали новые арбы с виноградом, на который, словно воробьи, набрасывались Корнелий и его сверстники.
Тут же, во дворе возле давильни, сидели крестьяне, арендовавшие землю у Отия Мдивани, и управляющий имением. Он следил, как девушки чистили подвозимые арбами початки и затем корзинами сносили их в кукурузник. Во дворе было шумно. Младшие сестры Терезы, Тамара и Елена, без конца шутили и хохотали, а дедушка Арчил и бабушка Дареджан, покрикивая то на них, то на деревенских девушек, отдавали распоряжения. В те осенние дни работа в господском дворе не прекращалась до полуночи. Часто работали и при луне, вздрагивая от холодка, который осенью, шурша пожелтевшими уже виноградными листьями и сухими стеблями кукурузы, приносил ночной ветерок.
Узнав, что Корнелий едет на станцию, Годжаспир решил, что он уже уезжает совсем.
— А в Зедазени ты так и не заглянул? — спросил старик укоризненно.
— Да я пока не уезжаю. Спешу на станцию, гостя из Тифлиса встретить. — Корнелий взглянул на часы. Было уже девять.
— Успеешь, — успокоил его Годжаспир. — Отсюда, если даже пешком идти, можно за час управиться, а поезд раньше двенадцати теперь не приходит.
— Не опоздаешь, — подтвердили и другие крестьяне.
— Лошадь-то у тебя никак дядюшкина, узнаю, — сказал Годжаспир, взглянув на фыркавшего поминутно жеребца.
Разговор зашел о войне, потом перешли к земельным делам.
— Эх, скорей бы землю дали! — сказал один из крестьян, в рваном архалуке. — Уж посеяли бы мы на своей земле и знали бы, что наш это хлеб будет, что ни с кем делиться не заставят…
— Жди, та́к тебе и дадут! — сухо возразил Годжаспир.
Корнелий подъехал к станции. На перроне рядом с милиционерами и станционными служащими стояли турецкие офицеры, одетые по немецкому образцу. Турки выжидающе смотрели вдоль полотна. Вскоре раздался свисток паровоза, и к перрону медленно подошел воинский поезд. В вагонах сидели турецкие солдаты.
К офицерам подошел командир эшелона. Турки церемонно обменялись приветствиями. Солдаты же не выходили из вагонов. Станционные служащие недружелюбно разглядывали их.
В конце перрона сидели на корточках крестьянки, торговавшие фруктами. Не понимая, что творится вокруг, они разглядывали чужеземных солдат с простодушным любопытством. Это возмущало Корнелия, и он с еще большей ненавистью бросал взгляды то на турецких офицеров, то на солдат. Чувствовалось по всему, что командиров и рядовых разделяет глубокая пропасть, На изнуренных, заросших щетиной лицах солдат лежала печать усталости и лишений. Взгляд их выражал ту безропотную покорность, которую можно прочесть в глазах животных, гонимых на убой. Сидя в вагонах, они жевали печеные зерна кукурузы — бади-буди — и совершенно равнодушно взирали на все, что делалось на перроне. Двое грузин подошли к вагону и попытались заговорить с солдатами по-турецки. Появившийся откуда-то турецкий офицер запретил солдатам отвечать на вопросы.