Спустились во двор, и, пока Нино о чем-то говорила с матерью, Иона подозвал к себе Корнелия.
— Куда собрались? — шепнул он ему, погрозив пальцем. — Смотри, не вздумай отправиться в мой виноградник, в этот уголок соблазнов…
Корнелий и Нино вышли за ворота и направились к реке. Девушка осторожно ступала по камням. Корнелий взял ее под руку.
Остановились у высокого берега. Немного ниже, на мосту, гуляли карисмеретцы. Далеко за лесом, на западе, еще виднелась алая полоска заката, а над вершиной Шубани уже взошла луна.
Корнелий глядел на прозрачные воды реки, шумно бегущие по камням. На противоположном берегу крестьянские дети беспечно пели песни. Внимая их звонким голосам, он вдруг ощутил издавна знакомую ему щемящую тоску.
— О чем ты думаешь? — спросила Нино.
— О тебе!..
— А что ты думаешь обо мне?
— Я думаю, что так я больше жить не могу… Мне очень тяжело без тебя!
Нино побледнела, нервная дрожь пробежала по ее телу. Она удивленно взглянула на Корнелия.
— Корнелий, я долго думала, я мучилась, — вырвалось у нее признание, — но теперь решила все сказать тебе… Знаешь… Нет, нет, мне стыдно… Я… я… согласна…
Голос ее оборвался, она закусила губу и опустила голову.
— Нино, дорогая! Это правда, это правда, что ты сказала?..
Он обнял ее, и они медленно пошли через высокую кукурузу к винограднику Ионы. Нино села на срубленный дуб у орешника.
Луна поднялась еще выше. Под шелест листьев Нино шептала ему:
— Только ты, Корнелий, никому не говори о том, что я тебе сказала. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, слышишь? Мне стыдно…
— Что ты!.. Что ты!.. Неужели ты до сих пор не знаешь меня?
Нино сидела с закрытыми глазами и, казалось, спала.
Корнелий взглянул ей в лицо, коснулся рукой плеча. Она молчала. Он бросил взгляд в сторону дома. В окне слабо мерцал свет. Вокруг было тихо. Чуть слышно шелестела серебристая листва высокого, стройного тополя, напоминавшего жениха-красавца в новой белой черкеске. В кустах послышался шорох. Корнелий вздрогнул, но шорох больше не повторился. Сердце его порывисто билось. В висках стучало. Он встал, сорвал с дерева несколько листьев, приложил их к разгоряченному лбу.
И вдруг притянул Нино к себе. Осторожность, робость оставили его. Им властно завладело одно всеобъемлющее чувство. Кончилась томившая его тоска. Он прильнул к ней. Губы их слились в долгом поцелуе… Когда они встали, в ее глазах блестели слезы. Он повел ее к дому.
Шли кукурузным полем. Чтобы объяснить их длительное отсутствие, Корнелий решил наломать к ужину молодых початков. Попросив Нино обождать, он отправился на середину поля. Острые, крепкие листья кукурузы царапали лицо и руки.
Нино неподвижно стояла, ожидая его. Руки ее беспомощно повисли. Когда, наломав кукурузы, Корнелий взял ее под руку, она, как во сне, молча пошла рядом с ним.
У забора они остановились.
— Мне плохо, — прошептала Нино и посмотрела на Корнелия жалобными, как у раненой лани, глазами.
— Нино, любимая, родная… — прошептал Корнелий.
— Мне плохо, — протяжно повторила Нино и, совершенно обессиленная, прижалась к его груди…
Корнелий напрасно старался нарвать побольше самых отборных початков. Когда они вернулись домой, ни на балконе, ни в гостиной никого уже не было, все разошлись по своим комнатам. Корнелий крепко-крепко пожал руку Нино и направился к себе.
Из слабо притворенной двери к нему доносился недовольный, приглушенный голос Вардо.
Но вот послышались хорошо ему знакомые шаги Нино, дверь тихо хлопнула, щелкнул ключ в замке, и в доме все стихло…
БАРЫНЯ И БЫВШИЙ КРЕПОСТНОЙ
Бесконечно легче живописно изобразить платье какого-либо героя, нежели рассказать о том, что он чувствует, и заставить его говорить.
В этот день Тереза сама хозяйничала на кухне — начиняла поросенка рисом и ливером.
Во двор вошел пожилой крестьянин. Сняв с полысевшей головы круглую шерстяную сванскую шапку, он остановился у порога кухни.
— Мир дому вашему, — произнес он торжественно.
— А, Джаджана, здравствуй, — отозвалась Тереза, завидя крестника своей матери. — Что же это ты забыл нас, целый месяц не показываешься?
— Что вы, барыня, как я могу забыть вас…