— Набогиреви, конечно, что и говорить, не хватит, но Зварбело, Карчхави, Квасаберткела — это ведь тоже твое.
— В Зварбело и Карчхави земля никуда не годится, не родит она.
— Что ты, барыня, что ты! — не соглашался Джаджана. — Там земля даже лучше, чем в Чинчареули. Там же река, она ил наносит, очень даже там плодородная земля.
Терезе больше всего хотелось сохранить за собой Чинчареули. Вся нахохлившись, она продолжала горячиться:
— Ну и пусть даже очень плодородная, а все же Чинчареули никто не посмеет тронуть!
Джаджана приумолк. Он почему-то мялся, нервно теребил бороду, бросал исподтишка испытующие взгляды на барыню, потом снова вперил глаза в землю и, видать, никак не мог решиться сказать то, что ему очень хотелось сказать, — самое главное.
Наконец, набравшись смелости, он раскрыл Терезе свой замысел:
— Ты, барыня, на меня не сердись. А только вот что я хочу сказать для твоей же пользы. Я так думаю: если, не дай бог, мужики в самом деле начнут отбирать земли, то не лучше ли будет тебе, с твоего, так сказать, согласия, передать Чинчареули мне и моему сыну? Ну, а если правительство решит потом возвращать захваченное обратно помещикам, ни я, ни Лукайя, конечно, не будем ссориться с тобой, Чинчареули опять будет твое.
Но лучше бы Джаджана умолчал о своих намерениях. Вскочив точно ужаленная, Тереза обрушила на него такой град упреков, что он не знал, как ему унести ноги.
— Очень мне не нравится, Джаджана, твой разговор! Только врагу могла прийти в голову такая злодейская затея. Что за чепуху ты плетешь? Как это так — могут отбирать у людей земли, унаследованные от дедов и прадедов? Что я, Ананов какой-нибудь, владелец поместий, что ли, чтобы Чинчареули у меня отобрали!
— Нет, барыня, — ответил, тяжело поднявшись с лавки, Джаджана, — не подумай, ради бога, дурного. Ни я, ни Лукайя вовек не забудем ни твоей, доброты, ни доброты, царствие ей небесное, матушки твоей Дареджан. Мы ведь все хотим устроить для вашей пользы, потому я так и сказал. Ну, а если Чинчареули тебе оставят, тогда уважь нашу просьбу, дай его на будущий год в аренду мне и Лукайя. Сил не пожалеем, чтобы тебя, благодетельницу нашу, за все отблагодарить.
Терезе ясны были намерения хитрого Джаджана: «Чинчареули у него под боком, вот он, жулик, и решил под шумок прихватить его. Да, если уж крестник моей матери на такие дала идет, то чего же ждать от других!»
— Ты, милый человек, так бы и сказал с самого начала: дескать, все протягивают лапы на чужое добро, и я тоже хочу. Но кто вам это позволит?
Джаджана снова потеребил свою бородку и оперся на посох.
— Вот ты, барыня, — повысил он голос, — сидишь дома и не знаешь, что делается в деревне. Народ говорит: «В России уж давно землю у помещиков отобрали и крестьянам передали, а Грузия будто заповедник какой-то — ничего здесь трогать нельзя! Вот увидишь, не сегодня-завтра начнется… Силой будут брать землю. Отобрали уже и у Ананова, и у Тьебо, и у Церетели, и у твоего брата, Отия Мдивани… А если бы ты знала, кто этим руководит, кто народ подбивает!
— Кто же? — поинтересовалась Тереза.
— Самые главные — Галактион Гелашвили, сын Годжаспира, и Ражден Туриашвили. Теперь понимаешь, почему я насчет Чинчареули сказал? Чтоб для тебя же его сохранить. А ты на меня рассердилась, совсем другое про меня подумала. Разве я позволю себе делать что-нибудь плохое для тебя? Как же я потом в глаза смотреть буду людям? Эх, а еще крестная сестра! — словно беспричинно обиженный, упрекнул в свою очередь Терезу Джаджана.
Ни умудренная жизнью барыня, ни хитрый крестьянин в душе не верили друг другу.
— Галактион?.. Какой негодяй! — с возмущением произнесла Тереза. — А впрочем, так оно и должно быть: у разбойника отца и сын разбойник. Подумать только — все около нашего дома кормились и теперь против нас же идут!
— Подумать только, что делается! — нараспев повторил за Терезой Джаджана и, подняв брови, сделал огорченное лицо. А про себя подумал: «Не такие теперь времена, чтобы за старые милости благодарить!» — Я им тоже так и сказал: «Ничего, говорю, у вас из этого дела не выйдет, только даром погубите себя». А они и слушать не хотят… Словом, барыня, я рассчитываю на Чинчареули.
— Ладно, если решу сдавать, то придется сдать тебе…
Джаджана ушел. Но взбудораженная неприятным разговором Тереза долго не могла успокоиться. Возвратившись на кухню, она стала жаловаться Доментию и Майко:
— До чего обнаглели эти мужики! А рассуждают-то как: «Земля — народное добро!..» Испокон веков помещики были, и земля переходила по наследству. Да и мог ли этот их народ без помещиков прожить?..