— Мне кажется, — заметил комиссар по делам военного и морского министерства полковник Донской, — что решать такой важный вопрос, как заключение перемирия с Турцией, мы не имеем права без России, без русской демократии…
Чхенкели прервал Донского:
— У нас нет возможности ждать созыва Учредительного собрания в России, ибо это может оказаться делом далекого будущего, а мы должны дать безотлагательный ответ. К тому же Турция обращается не к России, а к нам. Совершенно очевидно, что в настоящее время мы не в состоянии поддерживать связь с Россией. Мы отрезаны от нее. Спрашивается: а как нам быть? Мое мнение таково: по вопросу о заключении перемирия с Турцией надо проконсультироваться с правительством Юга России и тогда уже дать ответ Вехиб-паше.
Спор разгорался. Казалось, что из создавшегося положения не было выхода. С одной стороны, новорожденное закавказское правительство не решалось предпринять самостоятельные шаги без ведома России, а с другой — оно понимало, что ему во что бы то ни стало нужно добиться перемирия с Турцией. Правители Закавказья готовы были идти на любую сделку с кем угодно, лишь бы сохранить в своих руках власть и повернуть оружие в союзе с южнорусской контрреволюцией против Советской России. Они и слушать не хотели тех, кто, мысля трезво, предлагал единственно правильное решение: признать власть Советов, провозгласить советскую власть в Закавказье и совместно с русским народом отстаивать земли Грузии, Армении и Азербайджана от германо-турецких войск. Понадобилось не много времени, чтобы ход событий подтвердил правильность этой точки зрения.
Наконец, после длинных и туманных речей, было решено сообщить Вехиб-паше о согласии немедленно прекратить военные действия и начать переговоры о перемирии. По настоянию Пржевальского, в проект соглашения о перемирии был внесен пункт, по которому Турция обязывалась не производить такой перегруппировки войск, которая могла бы принести ущерб английской армии в Месопотамии.
Однако, приняв решение о мирных переговорах с Турцией, Закавказское правительство все же не решалось их начать. А турки не ждали, они продвигались вперед под тем предлогом, что армяне якобы чинят зверства в мусульманских селах и что Турция должна защитить жизнь и имущество своих единоверцев. В действительности же турецкие войска приступили по заданию германского командования к оккупации Закавказья.
— Сегодня я слышал, что турки подходят к Батуму, Грузия в опасности, — сказал Джвебе Григорию, Сандро и Корнелию, когда они шли на собрание в клуб федералистов.
Клуб помещался в здании бывшей духовной семинарии, и семинарская церковь была превращена в зал для собраний. Перед царскими вратами стоял стол, за которым сидели председательствующий на собрании и еще несколько человек.
Речь держал полковник Осико Ревазишвили — человек небольшого роста, голубоглазый, с длинными рыжими усами. В свое время он окончил военную академию, но, будучи осужденным по какому-то политическому делу, уже давно не служил в армии. Тем не менее полковник был знатоком военного дела, и дневник войны, который он вел в одной из газет, пользовался успехом. В своем дневнике Ревазишвили давал обзор операций на фронтах мировой войны, анализировал отдельные сражения, делал прогнозы будущих боев.
Помимо военного дела он увлекался литературой и написал несколько пьес. Одна из них, пьеса-сказка для детей, шла с успехом в театрах и нравилась старикам — провинциальным патриотам, пожалуй, больше, чем детям.
Сейчас Ревазишвили говорил об опасности, угрожавшей. Грузии и всему Закавказью в результате перехода турецких войск в наступление.
— Заняв Батум, Карс и Ардаган, — делал вывод оратор, — Турция становится хозяином всего Закавказья. Нам необходима быстрая мобилизация, чтобы противопоставить туркам свою собственную хорошо обученную армию. Нам ничего больше не остается, как рассчитывать на свои силы. Родина зовет всех, кто может носить оружие! Все в армию! Все на фронт!
Раздались громкие аплодисменты. Волнение охватило зал. Сандро Хотивари обратился к Джвебе:
— Я завтра же записываюсь добровольцем. А ты?
Джвебе не успел ответить, так как в этот момент начал говорить Еремо Годебанидзе, тот самый чернобородый студент, который вел беседы в кружке на Коргановской улице: