Тереза погладила девушку по голове:
— Успокойся, милая, успокойся…
Нино сидела, прижавшись к матери. Корнелий стоял в нескольких шагах от них и наблюдал за тем, что творилось во дворе. Время от времени он с беспокойством поглядывал то на мать, то на Нино. Вдруг один из крестьян, в солдатской одежде, с лицом, прикрытым башлыком, толкнул его под локоть:
— Корнелий, почему сам девушку не успокоишь?
Корнелий удивился: кто это назвал его по имени.
Голос, хотя крестьянин обратился к нему полушепотом, показался знакомым.
— А ты кто? — спросил он.
В ответ последовал знак — молчать.
Было уже далеко за полночь. Со стороны Карисмерети послышались выстрелы. Кипиани вздрогнул. «Напали на мой отряд», — подумал он. Хмель уже давно вылетел у него из головы, он понял, как ошибся, когда, оставив отряд, отправился на кутеж в Зедазени. «Хотя бы мои там устояли да как следует проучили этих мерзавцев!» — молился он в душе.
Стрельба в Карисмерети усилилась. Крестьяне окружили Кипиани, Чхеидзе и Цулукидзе и повели к воротам. За ними с криком бежала обезумевшая Бабо. Эстатэ и Платон, отойдя в сторону, совещались, что предпринять.
Раскрыв жестяную коробку с табаком, Доментий свернул из газетной бумаги цигарку и взглянул на Иону:
— Всех узнал… Все здешние… Туриашвили, Гелашвили, Абесадзе…
Корнелий теперь догадался, что толкнувший его человек был Ражден Туриашвили, служивший вместе с ним в батарее.
Возле балкона, поодаль от стола, стояли ошеломленные Саломэ, Евпраксия, Датуа и Ермиле — прислуга Отия — и молча поглядывали на сидевшего за столом барина.
— Как же это они так прошли, — спросила тихо Саломэ Датуа, — что и собаки не залаяли?
— Может, и лаяли, да разве услышишь что за этой дайрой да «чари-рама»…
На столе все было перемешано, стулья опрокинуты. Тереза и Вардо все еще сидели за столом и успокаивали Нино. Против них полулежал осоловевший от хмеля и онемевший от страха Отия. Он бессмысленно глядел на сестру и удивленно повторял одно и то же:
— Господи, да что ж это такое?..
Стрельба в Карисмерети не прекращалась. Через некоторое время двор Мдивани наполнился соседями, собралась вся деревня. Отия не поднимался со своего места. На вопросы не отвечал и, тараща глаза, едва ворочая языком, словно парализованный, в недоумении спрашивал каждого:
— Да что ж это такое, господи?..
— Неужели ты не понимаешь, что такое?! — закричала Тереза. — Мир рушится — вот что такое!
БАБО
Крестом господним заклинаю —
От глаз моих ты грудь прикрой,
Когда я на нее взираю,
Потом брожу я сам не свой.
Бабо почему-то стала торопить гостей укладываться спать. Семье Макашвили она отвела переднюю комнату-кабинет. Платона, Степана, Иону и Корнелия разместила в гостиной, а Терезу уложила в своей спальне.
Свалившийся на постель Отия заснул беспокойным сном. Он тяжело дышал, храпел, присвистывал носом, бормотал что-то невнятное, метался, словно кто-то его душил. Комнату слабо освещал ночник под синим абажуром. Бабо, как тень, то заходила в спальню, то куда-то исчезала, то снова появлялась.
— Легла бы ты тоже, — сказала ей наконец Тереза.
Бабо присела на кровать и стала раздеваться. Отия храпел все громче и громче. В горле у него клокотало, нос издавал странные звуки.
— Задыхается, несчастный, а все пьет, — вздохнула Тереза.
— С тех пор как крестьяне начали безобразничать, он совсем спился, — пожаловалась Бабо.
— Да, перенести все это не так-то легко. Не думал он, бедняга, что доживет до такого унижения. Боюсь, не выдержит он всего этого, — беспокоилась Тереза за брата.
— Эх, чует мое сердце, что все они заберут у нас, голыми оставят, — плакалась, лежа в постели, Бабо. — Я вот все горевала, что нет у нас детей, думала, что покарал нас господь за грехи.
— Ничего, Бабо, не печалься, бог не оставит нас, он заступится, не позволит царствовать этим разбойникам.
— Может, и заступится, но когда? Жить ведь совсем стало невмоготу. Ты подумай, что станет со мной, если они убьют брата!
Тереза принялась утешать невестку.
— Ведь что обидно… — заговорила Бабо после короткого молчания. — Все напасти обрушились тогда, когда бог смилостивился надо мной, услышал наконец мою молитву…
— Что ты говоришь?..
— Да, я в положении. Уже месяца два.
— Господи, да святится имя твое за милость твою к нам, за то, что не оставляешь ты без потомства брата моего несчастного и раба твоего верного! — закрестилась обрадованная Тереза.