— Хорошо, поговорю…
— Дай бог тебе счастья! — обрадовался Джаджана.
Корнелий посмотрел на Саломэ, потом перевел взгляд на Кетуа. Снова взглянул на старика и подумал: «Еще, чего доброго, заметит, что я разглядываю его внучку, и обидится». Но у Джаджана была своя забота, он продолжал настойчиво упрашивать Корнелия, чтобы тот уговорил мать уступить им Чинчареули на половинных началах.
Саломэ обняла Корнелия и поцеловала его в лоб.
— Тереза всегда любила тебя больше других детей.
Лукайя глядел на молодого барина заискивающими и счастливыми глазами. Подошел к столу, взял чинчилу и подал ее отцу, чтобы тот выпил за здоровье Терезы.
Джаджана снова принялся расхваливать Терезу. Вспомнил и отца Корнелия:
— Такого доктора никогда не было в Имеретии. Ни разу не взял с меня денег за лечение. Везде был первый — и на охоте, и за столом, и в танцах.
Корнелию польстили слова старика. Он так же, как и Джаджана, полил вином кусочек хлеба и опорожнил кувшинчик.
Джаджана стал жаловаться на свою жизнь. Говорил о засухе, голоде в деревне, о дороговизне, о том, что народогвардейцы вывезли из деревни все запасы. Вспомнил предсмертные слова расстрелянных крестьян, повешенного Годжаспира, перечислял разоренные деревни.
У ворот еще раз выпили за здоровье гостя. Корнелий сел на лошадь и поехал домой. Джаджана и Лукайя проводили его и еще раз попросили уговорить Терезу уступить Чинчареули на половинных началах.
МАТЬ И СЫН
Сделал хорошее дело — положи на камень.
Будешь идти — повстречаешь его.
Корнелий подъехал к своему дому. На балконе горела лампа. Тереза беседовала с Доментием и Майко. Залаяла собака.
— Кто там? — крикнул Доментий.
Узнав всадника, он отпер ворота. Корнелий въехал во двор, освещенный луной, сделал несколько заездов, поднял лошадь на дыбы, потом подвел ее к самой лестнице, спрыгнул «ласточкой» на землю, поднялся на балкон и подошел к матери.
— Не сердись, мама, — сказал он виновато. — Я опоздал… Выпил немного… Захотелось немножко побаловаться…
— Знаю, знаю, — вспыхнула Тереза. — Доментий мне рассказал, где ты баловался. Вот не думала, что ты такой… Неужели тебе не стыдно пьянствовать где-то на базаре? Тоже, второй Нодар Авалишвили отыскался! Или с Ясоном решил состязаться?
— Во всем виноват Ясон, — оправдывался Корнелий. — А потом еще заехал к Джаджана… Пристали ко мне, заставили пить. А все же не перепили меня, клянусь чем хочешь!
— И тебе не стыдно тягаться с какими-то пьяницами? Ты в своем уме? Ну, пусть только заявится сюда этот старый пройдоха, задам я ему перцу! Спаивает моего сына и думает, что одолжение делает.
— Не тебе тягаться с Джаджана, — заметила Корнелию Майко. — Споит он тебя!
— Споит? А разве я пьян? Доментий, объясни им: может ли пьяный человек спрыгнуть «ласточкой» с лошади? Я выпил — это верно, а вот насчет того, что я пьян, это не верно.
— Еле языком ворочаешь… — журила сына Тереза. — Хорошо, что не видят тебя Макашвили. Очень нужен Нино такой муж…
— Не нужен — и не надо! Думаешь, на коленях буду просить?
— Попросишь, сынок, да будет поздно.
— Ничего, на свете много женщин.
— Конечно, много, а хороших — раз-два и обчелся.
— А что хорошего в Нино? К чему тебе такая невестка? Белоручка, жеманная, таких только в кино показывать.
Корнелий улыбнулся и подмигнул Доментию.
— Нужно было раньше думать об этом и не кружить зря голову девушке, — строго заметила Тереза.
— Ну, ладно, потом тебе все объясню. Ох, как хочется кушать! Майко, дай чего-нибудь!
— Ты же говорил, что Джаджана угостил тебя на славу.
— Хозяин был хлебосольный, но, когда стали пить, гость его дорогой ничего не ел, только одно куриное крылышко…
— Когда пьешь, всегда надо есть.
— Нет, Отия учил так: «Обмакни, говорит, крылышко в гранатовый или алычовый сок и только это посасывай — тогда тебя никто не перепьет!»
— Это верно, — подтвердил Доментий.
— Лучше бы чему-нибудь путному научился да так бы прилежно выполнял, — ворчала Тереза.
Майко принесла ужин. Корнелий усадил за стол Доментия и Агойя. Налил вина, попробовал, поморщился и забраковал: кислое и водой разбавленное! Но Тереза наотрез запретила открывать в полночь другой чан. Корнелий поднял стакан.
— Мама, не мешай мне пить. Я же сказал тебе, что я не пьян… Дай бог тебе здоровья и долгой жизни! — сказал он и поцеловал мать.