— А все же будра помогла, — заметил Беглар.
— Скоро и будра уже перестанет помогать!
Когда Бабо и Беглар ушли, Миха сказал шутливо Корнелию:
— Сукин сын, какая, оказывается, у тебя интересная тетка!
Корнелий уехал в Карисмерети и пробыл там до конца сбора винограда. Мать беспрестанно поила его молоком, кормила яйцами, виноградом. За месяц Корнелий так пополнел, что одежда стала ему тесной. Он заметно возмужал, отпустил усы. Вместе с Доментием, Юло и Агойя он собирал виноград и давил его в давильне…
После сбора винограда Доментий собирался приступить к постройке дома на участке, отведенном ему Терезой, и поэтому отказался отпустить Агойя с Корнелием в город.
Наступил ноябрь. Западный ветер срывал оставшиеся на деревьях листья, гнал их по полям и дорогам, жалобно завывал в Аджаметском лесу, заглушая стук молотка Юло, сколачивавшего крышу нового дома Доментия.
В день отъезда Корнелия обедали раньше, чем всегда. За столом, кроме Терезы, Ионы, Доментия и Юло, сидели Джаджана и Лукайя. Тереза торопила с обедом, беспокоясь, чтобы сын не опоздал на поезд. Подвыпившие крестьяне торжественно шли провожать Корнелия. Когда он проходил мимо дома Менжавидзе, Кетуа вынесла ему лозу с гроздьями винограда.
«Улыбается, словно невеста!» — подумала Тереза.
Корнелий поблагодарил девушку:
— Спасибо, Кетуа. Весной я опять приеду, и тогда мы попляшем с тобой здесь, под липами, под звуки дайры.
Девушка смутилась, но быстро овладела собой и рассмеялась.
Теперь уже все смеялись. Молчал только Иона, глядя с удивлением на Корнелия…
— Счастливый, раз можешь еще веселиться. Береги себя. Ты выпил, будь осторожен в дороге, — предупреждала Тереза сына, обнимая и целуя его.
В ПОЕЗДЕ
Воды утекут — камни останутся.
Дул западный ветер, холодный, пронизывающий. Дождь шел вперемешку со снегом. Вершины гор окутал туман. Тяжелые, насыщенные влагой облака нависли над землей и двигались так же медленно, как поезд, в котором ехал Корнелий. За час он проходил не более десяти верст, долго стоял на станциях, на каждом полустанке. От Кутаиса до Тифлиса шел около полутора суток.
На подъемах паровоз давал долгие, слабые свистки, словно взывал о помощи. Вот он с трудом дотащился до одной из станций, лязгнул буферами расшатанных вагонов и остановился как бы для того, чтобы набраться сил для дальнейшего пути.
Корнелий не смог выйти из вагона — к дверям бросились промокшие, оборванные крестьяне. Они кричали, с обезумевшими лицами рвались в вагоны, толкали друг друга, торопливо втаскивали по лесенке в тамбур хурджины, корзины, мешки с лобио и мукой.
Всех опередил рыжебородый мужчина в овчинном тулупе и солдатских сапогах. Расталкивая пассажиров локтями, пробивая себе дорогу, он бросил на площадку хурджин, в который была втиснута большая свиная туша. Она не умещалась в хурджине, и длинные уши свиньи бились, как крылья гигантской летучей мыши. Теперь человек в тулупе рвался со своим хурджином внутрь вагона. Было что-то звериное в его свирепом лице, в его бешеных движениях. Казалось, не человек, а волк тащит свинью с перерезанным горлом. Он остановился и пронзительно крикнул:
— Ермиле, давай мешки!
Ермиле, затертому толпой, никак не удавалось подтащить мешки к ступенькам.
То, что творилось в вагоне, тоже напоминало светопреставление. Крики, вопли, ругань слились в сплошной рев. Казалось, разъяренная толпа вот-вот разломает вагон, выдавит его стены.
— Куда лезешь, спекулянт? — орал кто-то на рыжебородого.
— Сам ты спекулянт! — рявкнул рыжебородый так, что у обидчика душа ушла в пятки.
— А чего же тащишь такой хурджин да еще мешок? — вступил в спор другой пассажир.
— А ты, что ли, будешь кормить мою семью в Тифлисе? — набросился и на него рыжебородый.
Немного погодя люди, наполнившие вагон, кое-как разместились. Крестьяне принесли с собой в вагон запах сырой шерсти, тлевшего трута и табачного дыма.
Корнелий стоял в теплом пальто и низкой папахе у окна, печально глядя на окутанные туманом горы. После болезни он сильно переменился. Более месяца провел он в деревне, жадно читая книги, оставшиеся в отцовской библиотеке.
Корнелий думал о своем будущем. Дождевые капли били по оконному стеклу, скользили, словно бусы, по телеграфным проводам, догоняли друг друга и, слившись, падали на землю. Точно так же и в голове Корнелия одна за другой рождались мысли, пронизанные одним стремлением — осознать жизнь, значение и смысл своего участия в ней.