— Говорят, для подъема патриотических чувств… — сказал старик рабочий.
— Эх, этот ихний меньшевистский патриотизм боком нам вылазит!
— И… родной, еще как! — заметила высокая худая женщина. — Вот пошла с кошелкой на базар и ни с чем иду обратно. Денег меньшевистских, этих самых бонов, не напасешься…
— Дышать нет больше сил! — выкрикнул с отчаянием в голосе тот же рабочий. — Обещаниями только кормят. А на деле?.. Вместо закона о восьмичасовом рабочем дне двенадцать — четырнадцать часов на голодное брюхо в цехе. Ремешок некуда больше подтягивать!.. Но и за такую работу люди держатся: поди забастуй — изобьют народогвардейцы ихние да еще и арестуют! А потеряешь работу, так и вовсе останешься на улице, как собака, подыхать с голоду!
— Да, да… — заметил молодой человек в очках, просматривавший газету. — Каждый день закрывают заводы, фабрики и мастерские. Пишут, что в Чиатурах из двадцати шести предприятий работают только три… И знаете, как заводчики объясняют их закрытие?.. Они заявляют, что у рабочих заработная плата очень велика!
Из толпы послышались возмущенные голоса:
— Подавиться им этой заработной платой!
— До получки еще десять дней, а дома хоть шаром покати!
— Картошки мерзлой пять фунтов — и те на их деньги не купишь!..
Вдруг все разговоры смолкли. Взоры людей, собравшихся на площади, устремились в сторону Андреевской улицы. Оттуда послышался нарастающий гул голосов и крики. На площадь гурьбой выбежали дети, и вслед за тем все потонуло в громовых призывных раскатах «Интернационала»…
— Это железнодорожники и трамвайщики, — послышалось в толпе…
— Забастовали: требуют смены правительства и мира с Арменией…
Песня гремела все увереннее и величественнее. Рабочие трамвайного парка и железнодорожных мастерских быстрым шагом выходили на площадь. Кое-где в рядах виднелись солдатские шинели. Над передними рядами взвилось красное знамя. В тот же момент со стороны Вокзальной улицы послышался топот копыт, и через некоторое время на площадь выехал отряд конных народогвардейцев. Командир отряда осадил лошадь, привстал в стременах и поднял нагайку.
— Разойдись! — рявкнул он.
Рабочие продолжали идти вперед.
— Очистить площадь! — снова истерически крикнул офицер.
Пришпорив коня, он врезался в ряды демонстрантов. Народогвардейцы окружили рабочих, теснили их, избивали нагайками.
— Товарищи, ни шагу назад! Помните: кто отступит, тот трус и изменник! — крикнул, повернувшись к толпе, рабочий в кожаной куртке.
— Бейте их, извергов! — прогремел призыв из рядов демонстрантов. — Долой правительство изменников и палачей народа!
Корнелий узнал в рабочем того самого оратора, который в памятный мартовский день 1917 года говорил на митинге в Нахаловке: «Товарищи, нам предстоят еще тяжелые бои…»
Рабочие кинулись на народогвардейцев и стали стаскивать их с лошадей. Солдаты, находившиеся среди демонстрантов, вскинули винтовки. Люди, заполнившие площадь и соседние улицы, разбирали мостовую. В народогвардейцев полетели камни…
Людское море залило площадь. Над головами взвилось еще несколько красных знамен.
Неизвестно откуда появился стол, на него взобрался рабочий в кожаной куртке. Он возмущался в своей речи войной между Грузией и Арменией, изобличал меньшевиков и дашнаков, разжигающих братоубийственную бойню.
— Да здравствует интернациональный союз трудящихся Закавказья! Да здравствует Октябрь Грузии, Армении и Азербайджана! — прогремели над площадью призывы оратора.
— Да здравствуют мир и дружба между грузинским и армянским народами! — дружно подхватила толпа.
С трех сторон на площадь вышли войска. Очистить ее удалось только к ночи. В городе начались повальные аресты.
В конце декабря грузинские войска при поддержке артиллерии, бронепоездов и офицерских пулеметных батальонов перешли в наступление. Армянские войска вынуждены были отходить в глубь страны, открывая наступавшим путь на Александрополь и Эривань. С фронта в Тифлис стали прибывать эшелоны с ранеными. Брату Корнелия, Евгению, приходилось день и ночь работать в госпитале. Уже сотни семей оплакивали убитых. Среди погибших при штурме Шулавер оказался и родственник Дата Микеладзе — Джвебе. Юноша был найден на полотне железной дороги. Пуля пробила ему грудь.
На похороны Джвебе прибыли некоторые члены правительства и общественные деятели. Рядом с военным министром стояли Дата Микеладзе, Эстатэ с семьей и Платон. Пришли журналисты Еремо Годебанидзе и Геннадий Кадагишвили, только что прибывшие с фронта. Выразив соболезнование родителям Джвебе, они со скорбными лицами подошли к гробу и долго не отрываясь смотрели на покойника. Корнелий, стоявший тут же, вспомнил, как однажды Джвебе, утомленный ночным переходом, спал в двуколке под грохот орудий, как его разбудили и он спрашивал сонным голосом: «Что, кончили бой?», как стащили его с двуколки, как он смеялся… В памяти теперь особенно отчетливо встала фигура беспечного Джвебе, и к горлу подступил комок…